GAYAZOVS BROTHERS — Rosa X текст и клип песни
GAYAZOVS BROTHERS — Rosa X
Посмотреть клип песни GAYAZOVS BROTHERS — Rosa X можно на этой странице, очень многим он понравился и сама песня тоже, большинство пересматривают этот клип по несколько раз, поэтому предлагаем посмотреть ещё раз клип этой песни и написать ниже свой комментарий о нем. А если вы хотите выучить все слова песни GAYAZOVS BROTHERS — Rosa X, то после видео будет опубликован полный текст песни. Чтобы не забыть слова этой песни рекомендуем сделать репост этой песни к себе на страницу в любую социальную сеть. Приятного просмотра!
Исполнитель: Ильяс Гаязов, Тимур Гаязов
Название песни: Rosa X
Год выхода: 2021
Текст песни GAYAZOVS BROTHERS — Rosa X
Каждый день, как праздник!
В моем бокале лед, нет, в моем бокале айсберг
Зачем кричишь, скажи? И надрываешь связки?
Я доволен без причины и пробивает на смех меня!
Ты подпевала, но не знала слов!
Я слишком пьян и забывал слова
К себе манила где — то между строк
И в паузах пила бокал вина!
Мы где-то выше этих катакомб
Среди продажных дур и дураков!
И мне обратно туда в кайфолом
Если не твой, скажи мне прямо в лоб!
А если вместе, то куда мы прем?
Ты помнишь бары, караоке, дом?
Я слишком пьян тобой, это симптом!
А все другие ведь они не то!
Роза Хутор — это все любовь!
Роза Хутор, ты поймешь без слов!
Роза Хутор, накрывал поляну!
Это лето наше, Сочи, наше лето с нею, мама!
Роза Хутор — это все любовь!
Роза Хутор, ты поймешь без слов!
Роза Хутор, роза на рояле!
Это лето наше. Сочи, наше лето с нею, мама!
Я до сих пор не знаю, почему дни мудренее ночи!
И за что я так полюбил Сочи!
Наверно, потому, что на Роза Хутор
Я встретил тебя и нам с тобою было круто!
Но ты до сих пор не знаешь, почему дни вечера короче
И за что ты так полюбила Сочи!
Наверно, потому что на Роза Хутор
Ты встретила меня и нам с тобою было супер!
Я буду любить тебя, как будто у меня амнезия
И каждый раз удивляться, как же ты красива.
Просто.. Все это не просто
Не просто, когда человек заменяет воздух!
Разбежались по городам
Я то там, то тут, ты то тут. то там..(Ммм)
Дымом станем и полетим…
Прямо сквозь людей, бутиков витрин!
Ты можешь сыграть и спеть эту песню лучше!
Но ты попробуй передать мои чувства!
И пока Луна светит ночью, а солнце утром
Я буду любить тебя, как тогда на Роза Хутор!
Роза Хутор — это все любовь!
Роза Хутор, ты поймешь без слов!
Роза Хутор, накрывал поляну!
Это лето наше. Сочи, наше лето с нею, мама!
Роза Хутор, это все любовь!
Роза Хутор, ты поймешь без слов!
Роза Хутор, роза на рояле!
Это лето наше. Сочи, наше лето с нею, мама!
Я до сих пор не знаю, почему дни мудренее ночи!
И за что я так полюбил Сочи!
Наверно, потому, что на Роза Хутор
Я встретил тебя и нам с тобою было круто!
Но ты до сих пор не знаешь почему дни вечера короче
И за что ты так полюбила Сочи!
Наверно, потому что на Роза Хутор
Ты встретила меня и нам с тобою было супер!
Я до сих пор не знаю почему дни мудренее ночи!
И за что я так полюбил Сочи!
Наверно, потому, что на Роза Хутор
Я встретил тебя и нам с тобою было круто!
Но ты до сих пор не знаешь почему дни вечера короче
И за что ты так полюбила Сочи!
Наверно, потому, что на Роза Хутор
Ты встретила меня и нам с тобою было супер!
Новости от Zaycev News
Новости от ZaycevNews
Другие треки этого исполнителя
Сборники
Популярные треки
Баста записал песню под сэмпл «Shape of My Heart» Стинга
Рэпер Баста записал ремикс на трек «Ты была права», в котором использовал сэмпл хита «Shape of My Heart» Стинга.
Оригинальный сингл российского хип-хоп-исполнителя вышел летом 2021 года. В ремикс-версии «Ты была права» Баста сделал новую аранжировку всемирно известной мелодии Стинга «Shape of My Heart». Британский музыкант представил свой хит в 1993 году на четвертом студийном альбоме «Ten Summoner’s Tales».
«Текст «Ты была права» я написал давно и долго думал, какая мелодия может продолжить смысл этой песни. Однажды мне приснился сон про Стинга. Ничего удивительного в этом нет, иногда я даже сэмплировал какие-то его мелодии, но не использовал их. А Shape of My Heart один из моих любимых треков. Так пришла идея сделать еще одну версию песни. Символично, что именно мужчина поет эти строчки. Получилось короткое высказывание о том, что у него на сердце», — поделился Баста в описании к треку.
Сингл «Shape of My Heart» Стинга был саундтреком к знаменитому фильму Люка Бессона «Леон». Также ранее на трек записывали кавер-версии такие известные исполнители, как рэпер Nas, британские певец Крейг Дэвид, Juice WRLD и многие другие.
В октябре этого года всероссийский Центр Изучения Общественного Мнения по результатам проведенного опроса предоставил рейтинг лучших исполнителей 2021-го по версии россиян, в котором хип-хоп-исполнитель Баста вошел в тройку лидеров. Какие еще российские и зарубежные звезды стали частью списка — читайте на ZAYCEV NEWS.
Обложка: Баста / Alena Yashina / vk.com/gaz / ВКонтакте
© ООО «ЗАЙЦЕВ.НЕТ», 2004-2021
Средство массовой коммуникации «ZAYCEV.NET».
Выходные данные
125315, г. Москва, ул. Лизы Чайкиной 6
+7 (985) 211-85-11 По общим вопросам:
admin@zaycev.net По вопросам взаимодействия с Правообладателями
e-mail: legal@zaycev.net подписаться на нас: 
Жизнь дорога
Эх,ты жизнь моя дорога
дни мои,как лес густой.
Было разного в ней много,
а конец один простой.
Было всякого потроху,
радость,счастье и печаль.
Все в ней было слава Богу,
но чего то очень жаль.
Ну и пусть,что не вернется,
то чего так сердцу жаль.
Пусть надежда улыбнется,
сгинет плачь,тоска,печаль.
Жизнь дорога уводила,
и тянул дремучий лес.
Чудо Божье в ней было,
след оставил в ней и бес.
И мелькают мило лица,
жизнь проходит мимо глаз.
Чудо больше не случится,
жизнь дается только раз.
Что увиделось,позналось,
полюбилося до слез.
Чтобы жил,и жить хотелось,
чтоб по коже,аж мороз.
Что бы всретить половину,
ту,что станет детям мать.
Чтоб сказать,я был счастливый,
перед тем,как умирать.
Чтоб проснуться на рассвете,
вспомнить Господа Отца.
Видеть,как взрослеют дети,
нету радости конца.
Была б мать моя здорова,
была б в здравии родня.
Ну,а самое худое,
пускай будет для меня.
Чтоб не даром,все что жилось,
смерти мог смотреть в глаза.
Чтоб не стыдно помиралось,
смотрят Божьи образа.
Чтоб отмылось,все набело
что не стоит и гроша.
Чтоб земле предалось тело,
к Богу чтоб ушла душа.
Все под Господа началом,
и к нему конечный путь.
С ним и те кого не стало,
и кто в будущем придут.
Не сыскать всему начала,
не сыскать всему.
Нам открыто очень мало,
из творения Отца.
Эх,ты жизнь,моя дорога,
я несу свой крест в пути.
Пускай ждут- не судят строго,
ты Господь меня прости.
За далью — даль (Александр Твардовский)
Этот текст ещё не прошёл вычитку.
За далью — даль
Лиха беда — пути начало,
Запев даётся тяжело,
А там, глядишь: пошло, пожалуй?
Строка к строке — ну да, пошло.
Да как пошло́!
Сама доро́га, —
Ты только душу ей отдай, —
Твоя надёжная подмога,
Тебе несёт за далью — даль.
Перо поспешно по бумаге
Ведёт, и весело тебе:
Взялся огонь, и доброй тяги
Играет музыка в трубе.
И счастья верные приметы:
Озноб, тревожный сердца стук,
И сладким жаром лоб согретый,
И дрожь до дела жадных рук…
…Когда в безвестности до срока,
Не на виду ещё, поэт
Творит свой подвиг одиноко,
Заветный свой хранит секрет;
Готовит людям свой подарок,
В тиши затеянный давно, —
Он может быть больным и старым,
Усталым — счастлив всё равно.
И даже пусть найдёт морока —
Нелепый толк, обидный суд,
Когда бранить его жестоко
На первом выходе начнут, —
Он слышит это и не слышит
В заботах нового труда,
Тем часом он — поэт, он пишет,
Он занимает города.
И всё при нём в том добром часе:
Его Варшава и Берлин,
И слава, что ещё в запасе,
И он на свете не один.
И пусть за критиками следом
В тот гордый мир войдёт жена,
Коснувшись к слову, за обедом
Вопросов хлеба и пшена, —
Все эти беды —
К малым бедам,
Одна беда ему страшна.
Она придёт в иную пору,
Когда он некий перевал
Преодолел, взошёл на гору
И отовсюду виден стал.
Когда он всеми шумно встречен,
Самим Фадеевым отмечен,
Пшеном в избытке обезпечен,
Друзьями в классики намечен,
Почти уже увековечен,
И хвать писать —
Пропал запал!
Пропал запал.
По всем приметам,
Твой горький день вступил в права.
Все — звоном, запахом и цветом —
Нехороши тебе слова;
Недостоверны мысли, чувства,
Ты строго взвесил их — не те…
И всё вокруг мертво и пусто,
И тошно в этой пустоте.
Да, дело будто бы за малым,
А хвать-похвать — и ни рожна.
И здесь беда, что впрямь страшна,
Здесь худо быть больным, усталым,
Здесь горько молодость нужна!
Чтоб не смириться виновато,
Не быть у прошлого в долгу,
Не говорить: я мог когда-то,
А вот уж больше не могу.
Но верным прежней быть гордыне,
Когда ты щедрый, не скупой,
И всё, что сделано доныне,
Считаешь только черновой;
Когда, заминкой не встревожен,
Ещё безпечен ты и смел,
Ещё не думал, что положен
Тебе хоть где-нибудь предел;
Когда — покамест суд да справа —
Богат, широк — полна душа —
Ты водку пьёшь ещё для славы, —
Не потому, что хороша.
И врёшь ещё для интересу,
Что нету сна,
И жизнь сложна…
Ах, как ты горько, до зарезу,
Попозже, молодость, нужна!
Пришла беда — и вроде не с кем
Делиться этою бедой.
А время жмёт на все железки,
И не проси его:
— Постой!
Повремени, крутое время,
Дай осмотреться, что к чему.
Дай мне в пути поспеть со всеми,
А то, мол, тяжко одному…
И знай, поэт, ты нынче вроде
Как тот солдат, что от полка
Отстал случайно на походе.
И сушит рот ему тоска.
Бредёт обочиной дороги.
Туда ли, нет — не знает сам,
И счёт в отчаянной тревоге
Ведёт потерянным часам.
Один в пути — какой он житель!
Догнать, явиться: виноват,
Отстал, взыщите, накажите…
А как наказан, так — солдат!
Так свой опять — и дело свято.
Хоть потерпел, зато учён.
А что ещё там ждёт солдата,
То всё на свете нипочём…
…Изведав горькую тревогу,
В беде уверившись вполне,
Я в эту бросился дорогу,
Я знал, она поможет мне.
Иль не меня четыре года,
Покамест шла войны страда,
Трепала всякая погода,
Мотала всякая езда.
И был мне тот режим не вреден,
Я жил со всеми наравне.
Давай-ка, брат, давай поедем:
Не только свету, что в окне.
Скорее вон из кельи тесной,
И всё не так, и ты хорош, —
Самообман давно известный,
Давно испытанный, а всё ж —
Пусть трезвый опыт не перечит,
Что нам дорога — лучший быт.
Она трясёт и бьёт,
А — лечит.
И старит нас,
А — молодит!
Понять ли доброму соседу,
Что подо мной внизу в купе,
Как сладки мне слова: «Я еду,
Я еду», — повторять себе.
И сколько есть в дороге станций,
Наверно б, я на каждой мог
Сойти с вещами и остаться
На некий неизвестный срок.
Я рад любому месту в мире,
Как новожил московский тот,
Что счастлив жить в любой квартире,
Какую бог ему пошлёт.
Я в скуку дальних мест не верю,
И край, где нынче нет меня,
Я ощущаю, как потерю
Из жизни выбывшего дня.
Я сердце по свету рассеять
Готов. Везде хочу поспеть.
Нужны мне разом
Юг и север,
Восток и запад,
Лес и степь;
Моря и каменные горы,
И вольный плёс равнинных рек,
И мой родной далёкий город,
И тот, где не был я вовек;
И те края, куда я еду,
И те места, куда — нет-нет —
По зарастающему следу
Уводит память давних лет…
Есть два разряда путешествий:
Один — пускаться с места вдаль;
Другой — сидеть себе на месте,
Листать обратно календарь.
На этот раз резон особый
Их сочетать позволит мне.
И тот и тот — мне кстати оба,
И путь мой выгоден вдвойне.
Помимо прочего, при этом
Я полон радости побыть
С самим собою, с белым светом,
Что в жизни вспомнить, что забыть…
Но знай, читатель, эти строки,
С отрадой лёжа на боку,
Сложил я, будучи в дороге,
От службы как бы в отпуску, —
Подальше как бы от начальства.
И если доброй ты души,
Ты на меня не ополчайся
И суд свой править не спеши.
Не метусись, как критик вздорный,
По пустякам не трать огня.
И не ищи во мне упорно
Того, что знаешь без меня…
Повремени вскрывать причины
С угрюмой важностью лица.
Прочти хотя б до половины,
Авось прочтёшь и до конца.
Ещё сквозь сон на верхней полке
Расслышал я под стук колёс,
Как слово первое о Волге
Негромко кто-то произнёс.
Встаю — вагон с рассвета в сборе,
Теснясь у каждого окна,
Уже толпится в коридоре, —
Уже вблизи была она.
И пыл волненья необычный
Всех сразу сблизил меж собой,
Как перед аркой пограничной
Иль в первый раз перед Москвой…
И мы стоим с майором в паре,
Припав к стеклу, плечо в плечо,
С кем ночь в купе одном проспали
И не знакомились ещё.
Стоим и жадно курим оба,
Полны взаимного добра,
Как будто мы друзья до гроба
Иль вместе выпили с утра.
И уступить спешим друг другу
Мы лучший краешек окна.
И вот мою он тронул руку
И словно выдохнул:
— Она!
— Она!
И тихо засмеялся,
Как будто Волгу он, сосед,
Мне обещал, а сам боялся,
Что вдруг её на месте нет.
— Она! —
И справа, недалёко,
Моста не видя впереди,
Мы видим плёс её широкий
В разрыве поля на пути.
Казалось, поезд этот с ходу —
Уже спасенья не проси —
Взлетит, внизу оставив воду,
Убрав колёса, как шасси.
Но нет, смиренно ход убавив
У будки крохотной поста,
Втянулся он, как подобает,
В тоннель решётчатый моста.
И загремел над ширью плёса,
Покамест сотни звонких шпал,
Поспешно лёгших под колёса,
Все до одной не перебрал…
И не успеть вглядеться толком,
А вот уже ушла из глаз
И позади осталась Волга,
В пути не покидая нас;
Не уступая добровольно
Раздумий наших и речей
Ничьей иной красе окольной
И даже памяти ничьей.
Ни этой дали, этой шири,
Что новый край за ней простёр.
Ни дерзкой славе рек Сибири,
Коль их касался разговор.
Ни заграницам отдалённым,
Ни любопытной старине,
Ни городам, вчера рождённым,
Как будто взятым на войне.
Ни новым замыслам учёным,
Ни самым, может быть, твоим
Воспоминаньям бережёным,
Местам, делам и дням иным…
Должно быть, той влекущей силой,
Что люди знали с давних лет,
Она сердца к себе манила,
Звала их за собою вслед.
Туда, где нынешнею славой
Не смущена ещё ничуть,
Она привычно, величаво
Свой древний совершала путь…
Семь тысяч рек,
Ни в чём не равных:
И с гор стремящих бурный бег,
И меж полей в изгибах плавных
Текущих вдаль — семь тысяч рек
Она со всех концов собрала —
Больших и малых — до одной,
Что от Валдая до Урала
Избороздили шар земной.
И в том родстве переплетённом,
Одной причастные семье,
Как будто древом разветвлённым
Расположились по земле.
Пусть воды их в её теченье
Неразличимы, как одна.
Краёв несчётных отраженье
Уносит волжская волна.
В неё смотрелось пол-России —
Равнины, горы и леса,
Сады и парки городские
И вся наземная краса:
Кремлёвских стен державный гребень,
Соборов главы и кресты;
Ракиты старых сельских гребель,
Многопролетные мосты;
Заводы, вышки буровые,
Деревни с пригородом смесь,
И школьный дом, где ты впервые
Узнал, что в мире Волга есть…
Вот почему нельзя не верить,
Любуясь этою волной,
Что сводит Волга — берег в берег —
Восток и Запад над собой;
Что оба края воедино
Над нею сблизились навек;
Что Волга — это середина
Земли родной.
Семь тысяч рек!
В степи к назначенному сроку,
Извечный свой нарушив ход,
Она пришла донской дорогой
В безкрайний плёс всемирных вод.
Её стремленью уступила
Водораздельная гора.
И стало явью то, что было
Мечтой ещё царя Петра,
Намёткой смутной поколений,
Нуждой, что меж несчётных дел
И нужд иных великий Ленин
Уже тогда в виду имел…
Пусть в океанском том смешенье
Её волна растворена.
Земли родимой отраженье
Уже и там несёт она.
Пусть реки есть, каким дорога
Сама собой туда дана
И в мире слава их полна;
Пусть реки есть мощней намного —
Но Волга-матушка одна!
И званье матушки носила
В пути своём не век, не два —
На то особые права —
Она,
Да матушка Россия,
Да с ними матушка Москва.
…Сидим в купе с майором рядом,
Как будто взяли перевал.
Он, мой сосед, под Сталинградом
За эту Волгу воевал.
А скажем прямо, что не шутки —
Уже одно житьё-бытьё,
Когда в дороге третьи сутки —
Ещё едва ли треть её.
Когда в пути почти полмира
Через огромные края
Пройдёт вагон — твоя квартира,
Твой дом и улица твоя…
В такой дороге крайне дорог
Особый лад на этот срок,
Чтоб всё тебе пришлося впору,
Как добрый по ноге сапог.
И время года, и погода,
И звук привычного гудка,
И даже радио в охоту,
И самовар проводника…
С людьми в дороге надо сжиться,
Чтоб стали как свои тебе
Впервые встреченные лица
Твоих соседей по купе.
Как мой майор, седой и тучный,
С краснотцей жёсткой бритых щёк,
Иль этот старичок научный,
Сквозной, как молодой сморчок.
И чтоб в привычку стали вскоре,
Как с давних пор заведено,
Полузнакомства в коридоре,
Где на двоих-троих окно;
Где моряка хрустящий китель
В соседстве с мягким пиджаком,
Где областной руководитель —
Не в кабинете со звонком;
Где в орденах старик кудрявый
Таит в улыбке торжество
Своей, быть может, громкой славы,
Безвестной спутникам его;
Где дама строгая в пижаме
Загромоздит порой проход,
Смущая щёголя с усами,
Что не растут такие сами
Без долгих, вдумчивых забот;
Где все — как все: горняк, охотник,
Путеец, врач солидных лет
И лысый творческий работник,
С утра освоивший буфет.
Все сведены дорожной далью:
И тот, и та, и я, и вы,
И даже — к счёту — поп с медалью
Восьмисотлетия Москвы…
И только держатся особо,
Друг другом заняты вполне, —
Выпускники, наверно, оба —
Молодожёны в стороне.
Рука с рукой — по-детски мило —
Они у крайнего окна
Стоят посередине мира —
Он и она,
Муж и жена.
Своя безмолвная беседа
У этой новенькой четы.
На край земли, быть может, едут,
А может, только до Читы.
Ну, до какой-нибудь Могочи,
Что за Читою невдали.
А может, путь того короче.
А что такое край земли?
Тот край и есть такое место,
Как раз такая сторона,
Куда извечно,
Как известно,
Была любовь устремлена.
Ей лучше знать, что всё едино,
Что место, где ни загадай,
Оно — и край, и середина,
И наша близь, и наша даль.
А что ей в мире все напасти,
Когда при ней её запас!
А что такое в жизни счастье?
Вот это самое как раз —
Их двое, близко ли, далёко,
В любую часть земли родной,
С надеждой ясной и высокой
Держащих путь — рука с рукой…
Нет, хорошо в дороге долгой
В купе освоить уголок
С окошком, столиком и полкой
И ехать, лёжа поперёк
Дороги той.
И ты не прежний,
Не тот, чем звался, знался, жил,
А безымянный, безмятежный,
Спокойный, дальний пассажир.
И нет на лбу иного знака,
Дымишь, как всякий табакур.
Отрада полная.
Однако
Не обольщайся чересчур…
Хоть не в твоей совсем натуре
Трибуной тешиться в пути,
Но эту дань литературе
И здесь приходится нести.
Провинциальный ли, столичный —
Читатель наш воспитан так,
Что он особо любит личный
Иметь с писателем контакт;
Заполнить устную анкету
И на досуге, без помех
Призвать, как принято, к ответу
Не одного тебя, а всех.
Того-то вы не отразили,
Того-то не дали опять.
А сколько вас в одной России?
Наверно, будет тысяч пять?
Мол, дело, собственно, не в счёте,
Но мимо вас проходит жизнь,
А вы, должно быть, водку пьёте,
По кабинетам запершись.
На стройку вас, в колхозы срочно,
Оторвались, в себя ушли…
И ты киваешь:
— Точно, точно,
Не отразили, не учли…
Но вот другой:
— Ах, что там — стройка,
Завод, колхоз! Не в этом суть.
Бывает, их наедет столько,
Творцов, певцов.
А толку — чуть.
Роман заранее напишут,
Приедут, пылью той подышат,
Потычут палочкой в бетон,
Сверяя с жизнью первый том.
Глядишь, роман, и всё в порядке:
Показан метод новой кладки.
Отсталый зам, растущий пред
И в коммунизм идущий дед;
Она и он — передовые,
Мотор, запущенный впервые,
Парторг, буран, прорыв, аврал,
Министр в цехах и общий бал…
И всё похоже, всё подобно
Тому, что есть иль может быть,
А в целом — вот как несъедобно,
Что в голос хочется завыть.
Да неужели
В самом деле
Тоска такая всё кругом —
Все наши дни, труды, идеи
И завтра нашего закон?
Нет, как хотите, добровольно
Не соглашусь, не уступлю.
Мне в жизни радостно и больно,
Я верю, мучаюсь, люблю.
Я счастлив жить, служить отчизне,
Я за неё ходил на бой.
Я и рождён на свет для жизни —
Не для статьи передовой.
Кончаю книгу в раздраженье.
С души воротит: где же край?
А края нет. Есть продолженье.
Нет, братец, хватит. Совесть знай.
И ты киваешь:
— Верно, верно,
Понятно, критика права…
Но ты их слушать рад безмерно —
Все эти горькие слова.
За их судом и шуткой грубой
Ты различаешь без труда
Одно, что дорого и любо
Душе, мечте твоей всегда, —
Желанье той счастливой встречи
С тобой иль с кем-нибудь иным,
Где жар живой, правдивой речи,
А не вранья холодный дым;
Где всё твоё незаменимо,
И есть за что тебя любить,
И ты тот самый, тот любимый,
Каким ещё ты можешь быть.
И ради той любви безценной,
Забыв о горечи годов,
Готов трудиться ты и денно
И нощно —
Душу сжечь готов.
Готов на все суды и толки
Махнуть рукой. Всё в этом долге,
Всё в этой доблести. А там…
Вдруг новый голос с верхней полки:
— Не выйдет…
— То есть как?
— Не дам…
Не то чтоб это окрик зычный,
Нет, но особый жёсткий тон,
С каким начальники обычно
Отказ роняют в телефон.
— Не выйдет, — протянул вторично.
— Но кто вы там, над головой?
— Ты это знаешь сам отлично…
— А всё же?
— Я — редактор твой.
И с полки, голову со смехом
Мой третий свесил вдруг сосед:
— Ты думал что? Что ты уехал
И от меня? Heт, милый, нет.
Мы и в пути с тобой соседи,
И всё я слышу в полусне.
Лишь до поры мешать беседе,
Признаться, не хотелось мне.
Мне было попросту занятно,
Смотрю: ну до чего хорош.
Ну как горяч невероятно,
Как смел! И как ты на попятный
От самого себя пойдёшь.
Как, позабавившись игрою,
Ударишь сам себе отбой.
Зачем? Затем, что я с тобою —
Всегда, везде — редактор твой.
Ведь ты над белою бумагой,
Объятый творческой мечтой,
Ты, умник, без меня ни шагу,
Ни строчки и ни запятой.
Я только мелочи убавлю
Там, сям — и ты как будто цел.
И всё нетронутым оставлю,
Что сам ты вычеркнуть хотел.
Там карандаш, а тут резинка,
И всё по чести, всё любя.
И в свет ты выйдешь как картинка,
Какой задумал я тебя.
— Стой, погоди, — сказал я строго,
Хоть самого кидало в дрожь. —
Стой, погоди, ты слишком много,
Редактор, на себя берёшь!
И, голос вкрадчиво снижая,
Он отвечает:
— Не беру.
Отнюдь. Я всё препоручаю
Тебе и твоему перу.
Мне самому-то нет расчёту
Корпеть, чёркать, судьбу кляня.
Понятно? Всю мою работу
Ты исполняешь за меня.
Вот в чём секрет, аника-воин,
И спорить незачем теперь.
Всё так. И я тобой доволен
И не нарадуюсь, поверь.
Я всем тебя предпочитаю,
Примером ставлю — вот поэт,
Кого я просто не читаю:
Тут опасаться нужды нет.
И подмигнул мне хитрым глазом:
Мол, ты, да я, да мы с тобой…
Но тут его прервал я разом:
— Поговорил — слезай долой.
В каком ни есть ты важном чине,
Но я тебе не подчинён
По той одной простой причине,
Что ты не явь, а только сон
Дурной. Бездарность и безделье
Тебя, как пугало земли,
Зачав с угрюмого похмелья,
На белый свет произвели.
В труде, в страде моей безсонной
Тебя и знать не знаю я.
Ты есть за этой только зоной,
Ты — только тень.
Ты — лень моя.
Встряхнусь — и нет тебя в помине,
И не слышна пустая речь.
Ты только в слабости, в унынье
Меня способен подстеречь.
Когда, утратив пыл работы,
И я порой клоню к тому,
Что где-то кто-то или что-то
Перу помеха моему…
И о тебе все эти строчки,
Чтоб кто другой, смеясь, прочёл, —
Ведь я их выдумал до точки,
Я сам. А ты-то здесь при чём?
А между тем народ вагонный,
Как зал, заполнив коридор,
Стоял и слушал возбуждённо
Весь этот жаркий разговор.
И молча тешились забавой
Майор с научным старичком.
И пустовала полка справа:
В купе мы ехали втроём.
И только — будь я суевером —
Я б утверждать, пожалуй, мог,
Что с этой полки запах серы
В отдушник медленно протёк…
Избыток лет безповоротных
Не лечит слабостей иных:
Я всё, как в юности, охотник
До разговоров молодых.
Я всё, как в дни мои былые,
Хоть до утра часов с восьми
Решать вопросы мировые
Любитель, хлебом не корми.
Мне дорог дружбы неподдельной
Душевный лад и обиход,
Где слово шутки безыдейной
Тотчас тебе не ставят в счёт;
Где о грядущих днях Сибири,
Пути гвардейского полка,
Целинных землях и Шекспире,
Вреде вина и табака
И обо всём на белом свете
Безпротокольный склад речей, —
Ты лишь у смеха на примете
На случай глупости твоей…
Так вот, как высказано выше,
С годами важен я не стал,
Ещё не весь, должно быть, вышел
Живучей юности запал.
Нет, я живу, спешу тревожно —
Не тем ли доля хороша —
Заполнить мой дневник дорожный
Всем, чем полна ещё душа;
Что бьётся, просится наружу, —
И будь такой ли он, сякой, —
Читатель-друг, я не нарушу
Условий дружбы дорогой.
Согласно принятому плану,
Вернусь назад, рванусь вперёд.
Но я, по совести, не стану
Зазря вводить тебя в расход.
Я не позволю на мякину
Тебя заманивать хитро.
И не скажу, что сердце выну:
Ему на месте быть добро.
С меня довольно было б чуда
И велика была бы честь
То слово вынуть из-под спуда,
Что нужно всем, как пить и есть.
У бога дней не так уж много,
Но стану ль попусту скорбеть,
Когда не вся ещё дорога
И есть что видеть, есть что петь.
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу — света и тепла.
И сказок в трепетную память,
И песен матери родной,
И старых праздников с попами,
И новых с музыкой иной.
И в захолустье, потрясённом
Всемирным чудом наших дней, —
Старинных зим с певучим стоном
Далёких — за лесом — саней.
И вёсен в дружном развороте,
Морей и речек на дворе,
Икры лягушечьей в болоте,
Смолы у сосен на коре.
И летних гроз, грибов и ягод,
Росистых троп в траве глухой,
Пастушьих радостей и тягот
И слёз над книгой дорогой.
И ранней горечи и боли,
И детской мстительной мечты.
И дней, не высиженных в школе,
И босоты, и наготы.
Всего — и скудости унылой
В потёмках отчего угла…
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Ни щедрой выдачей здоровья
И сил, что были про запас,
Ни первой дружбой и любовью,
Что во второй не встретишь раз.
Ни славы замыслом зелёным,
Отравой сладкой строк и слов;
Ни кружкой с дымным самогоном
В кругу певцов и мудрецов —
Тихонь и спорщиков до страсти,
Чей толк не прост и речь остра
Насчёт былой и новой власти,
Насчёт добра
И недобра…
Чтоб жил и был всегда с народом,
Чтоб ведал всё, что станет с ним,
Не обошла тридцатым годом.
И сорок первым. И иным…
И столько в сердце поместила,
Что диву даться до поры,
Какие жёсткие под силу
Ему ознобы и жары.
И что мне малые напасти
И незадачи на пути,
Когда я знаю это счастье —
Не мимоходом жизнь пройти.
Не мимоездом, стороною
Её увидеть без хлопот —
Но знать горбом и всей спиною
Её крутой и жёсткий пот.
И будто дело молодое —
Всё, что затеял и слепил,
Считать одной лишь малой долей
Того, что людям должен был.
Зато порукой обоюдной
Любая скрашена страда;
Ещё и впредь мне будет трудно,
Но чтобы страшно —
Никогда.
И дружбы долг, и честь, и совесть
Велят мне в книгу занести
Одной судьбы особой повесть,
Что сердцу встала на пути…
Я не скажу, что в ней отрада,
Что память эта мне легка,
Но мне своё исполнить надо,
Чтоб вдаль глядеть наверняка.
В ней и великой нет заслуги, —
Не тем помечена числом…
А речь идёт о старом друге,
О лучшем сверстнике моем.
С кем мы пасли скотину в поле,
Палили в залесье костры,
С кем вместе в школе,
В комсомоле
И всюду были до поры.
И врозь по взрослым шли дорогам
С запасом дружбы юных дней.
И я-то знаю: он во многом
Был безупречней и сильней.
Я знаю, если б не случиться
Разлуке, горшей из разлук,
Я мог бы тем одним гордиться,
Что это был мой первый друг.
Но годы целые за мною,
Весь этот жизни лучший срок —
Та дружба числилась виною,
Что мне любой напомнить мог…
Легка ты, мудрость, на помине:
Лес рубят — щепки, мол, летят.
Но за удел такой доныне
Не предусмотрено наград.
А жаль!
Вот, собственно, и повесть,
И не мудрён её сюжет…
Стояли наш и встречный поезд
В тайге на станции Тайшет.
Два знатных поезда, и каждый
Был полон судеб, срочных дел
И с независимостью важной
На окна встречного глядел.
Один туда, другой обратно.
Равны маршруты и права.
— «Москва — Владивосток»? Понятно.
— Так-так: «Владивосток — Москва»…
Я вышел в людный шум перронный,
В минутный вторгнулся поток
Газетой запастись районной,
Весенней клюквы взять кулёк.
В толпе размять бока со смаком,
Весь этот обозреть мирок —
До окончаний с твёрдым знаком
В словах: «Багажъ» и «Кипятокъ»…
Да, я люблю тебя душевно
И, сколько еду, всё не сыт
Тобой, дорожный, многодневный,
Простой и в меру быстрый быт.
Вагон и эти остановки
Всего бегущего в окне,
И даже самозаготовки
По среднерыночной цене…
Так, благодушествуя вволю,
Иду. Не скоро ли свисток?
Вдруг точно отзыв давней боли
Внутри во мне прошёл, как ток…
Кого я в памяти обычной,
Среди иных потерь своих,
Как за чертою пограничной,
Держал,
он, вот он был,
в живых.
Я не ошибся, хоть и годы
И эта стёганка на нём.
Он!
И меня узнал он, с ходу
Ко мне работает плечом.
И чувство стыдное испуга,
Беды пришло ещё на миг,
Но мы уже трясли друг друга
За плечи, за руки…
— Старик!
— Старик! —
Взаимной давней клички
Пустое, в сущности, словцо
Явилось вдруг по той привычке,
А я смотрю ему в лицо:
Всё то же в нём, что прежде было,
Но седина, усталость глаз,
Зубов казённых блеск унылый —
Словцо то нынче в самый раз,
Ровесник-друг. А я-то что же?
Хоть не ступал за тот порог,
И я, конечно, не моложе,
Одно, что зубы уберёг.
— Старик.
И нет нелепей муки:
Ему ли, мне ль свисток дадут,
И вот семнадцать лет разлуки
И этой встречи пять минут!
И вот они легли меж нами —
Леса, и горы, и моря,
И годы, годы с их мечтами,
Трудами,
войнами,
смертями —
Вся жизнь его,
Вся жизнь моя…
— Ну вот, и свиделись с тобою.
Ну, жив, здоров?
— Как видишь, жив.
Хоть непривычно без конвоя,
Но, так ли, сяк ли, пассажир
Заправский: с полкой и билетом…
— Домой?
— Да как сказать, где дом…
— Ах, да! Прости, что я об этом…
— Ну, что там, можно и о том.
Как раз, как в песенке не новой,
Под стать приходятся слова:
«Жена найдёт себе другого,
А мать…» Но если и жива…
— Так. Ты туда, а я обратно…
— Да, встреча: вышел, вдруг — смотрю..
— И я смотрю: невероятно…
— Не куришь?
— Как ещё курю!
Стоим. И будто все вопросы.
И встреча как ни коротка,
Но что ещё без папиросы
Могли мы делать до свистка?
Уже его мы оба ждали,
Когда донёсся этот звук.
Нам разрешали
Наши дали
Друг друга выпустить из рук…
— Пора!
— Ну что же, до свиданья.
— Так ты смотри — звони, пиши…
Слова как будто в оправданье,
Что тяжесть некая с души.
И тут, на росстани тайшетской,
Когда вагон уже потёк,
Он, прибодрившись молодецки,
Вдруг взял мне вслед под козырёк.
И этот жест полушутливый,
Из глаз ушедший через миг,
Тоской безмолвного порыва
Мне в сердце самое проник.
И всё. И нету остановки.
И не сойти уже мне здесь,
Махнув на все командировки,
Чтоб в поезд к другу пересесть.
И от нелёгкой этой были,
На встречной скорости двойной,
Мы в два конца свои спешили
Впритирку с ветром за стеной.
Бежал, размеченный столбами,
Как бы кружась в окне, простор.
И расстоянье между нами
Росло на запад и восток.
И каждый миг был новой вехой
Пути, что звал к местам иным…
А между тем я как бы ехал
И с ним, товарищем моим.
И подо мной опять гудела
В пути оставленная сталь.
И до обратного предела
Располагалась та же даль.
И от вокзала до вокзала
Я снова в грудь её вбирал:
И тьму тайги, и плёс Байкала,
И степь, и дымчатый Урал.
И к Волге-матушке с востока
Я приближался в должный срок
И, стоя с другом локоть в локоть,
Её заранее стерёг.
А через сутки с другом вместе,
Вцепившись намертво в окно,
Встречал столичные предместья,
Как будто их давным-давно,
Как он, не видел. И с тревогой
В вокзальный тот вступал поток…
А между тем своей дорогой
Всё дальше ехал на восток.
И разве диво то, что с другом
Не мог расстаться я вполне?
Он был недремлющим недугом,
Что столько лет горел во мне.
Он сердца был живою частью,
Бедой и болью потайной.
И годы были не во власти
Нас разделить своей стеной.
И, не кичась судьбой иною,
Я постигал его удел.
Я с другом был за той стеною.
И ведал всё. И хлеб тот ел.
В труде, в пути, в страде походной
Я неразлучен был с одной
И той же думой неисходной, —
Да, я с ним был, как он со мной.
Он всюду шёл со мной по свету,
Всему причастен на земле.
По одному со мной билету,
Как равный гость, бывал в Кремле.
И те же радости и беды
Душой сыновней ведал он:
И всю войну,
И День Победы,
И дело нынешних времён.
Я знал: вседневно и всечасно
Его любовь была верна.
Винить в беде своей безгласной
Страну?
При чём же здесь страна!
Он жил её мечтой высокой,
Он вместе с ней глядел вперёд.
Винить в своей судьбе жестокой
Народ?
Какой же тут народ.
И минул день в пути и вечер.
И ночь уже прошла в окне,
А боль и радость этой встречи,
Как жар, теснилися во мне.
Врываясь в даль, работал поезд,
И мне тогда ещё в пути
Стучала в сердце эта повесть,
Что я не вправе обойти.
Нет, обойти её — не дело
И не резон душе моей:
Мне правда партии велела
Всегда во всём быть верным ей.
С той правдой малого разлада
Не понесёт моя строка.
И мне своё исполнить надо,
Чтоб вдаль глядеть наверняка.
Вагонный быт в дороге дальней,
Как отмечалось до меня,
Под стать квартире коммунальной,
Где все жильцы — почти родня.
Родня, как есть она в природе:
И та, с которой век бы жил,
И та, с которой в обиходе
Столкнёшься утром —
День постыл.
И есть всегда в случайном сборе
Соседей — злостный тот сосед,
Что любит в общем коридоре
Торчать, как пень, и застить свет.
И тот, что спать ложится рано,
И тот безсонный здоровяк,
Что из вагона-ресторана
Приходит в полночь «на бровях».
И тот, что пьёт всех больше чая,
Притом ворчит,
Что чай испит,
И, ближних в храпе обличая,
Сам как зарезанный храпит.
И тот, что радио не любит,
И тот, что слушать дай да дай,
И тот, и всякий…
Словом, люди,
В какую их ни кинуть даль.
И на путях большого мира
Мне дорог, мил
И этот мир…
Съезжает вдруг жилец с квартиры,
Вдруг сходит спутник-пассажир…
И пусть с тобой он даже спички
Не разделил за этот срок,
Но вот уже свои вещички
Он выдвигает за порог.
Вот сел у двери отрешённо —
Уже на убыль стук колёс, —
Вот встал и вышел из вагона,
И жизни часть твоей унёс…
Но это что. Иное дело,
Когда, как водится в пути,
Знакомство первое успело
До дружбы, что ли, дорасти.
Читатель, может быть, припомнит
Молодожёнов-москвичей,
Что в стороне держались скромно,
Дорогой заняты своей,
Своей безмолвною беседой
Про тот, наверно, край земли,
Куда они впервые едут
В составе собственной семьи.
Когда пошли уже к Уралу
Холмы — заставы главных гор, —
Супруги юные помалу
Втянулись в общий разговор.
Должно быть, так, что с непривычки
Взгрустнулось, — критик, погоди:
Не вёрсты дачной электрички,
А вся Европа позади.
И, отдаваясь этой дали,
Что открывалась душам их,
Они с отрадой обретали
Опору в спутниках своих.
И постигали въявь при свете
Дневном на этом рубеже,
Что — да, они уже — не дети,
И счёт пошёл иной уже…
Расспросы, толки, тары-бары…
Уже, проход загородив,
Вокруг и возле этой пары
Вагонный сладился актив.
На всех пахнуло в самом деле
Как будто временем иным,
И все по-своему хотели
Не сплоховать при встрече с ним;
Не оттолкнуть почтенной спесью:
Мол, то ли дело в наши дни;
Не затянуть унылой песни
Во вкусе матушки-родни —
Той, чьи советы, поученья
И справки — в горле у детей:
Насчёт превратностей снабженья
И климатических страстей.
Но всё ж избыточное время
В пути заставило и нас
Отдать свой долг обычной теме,
Что все имеют про запас.
Мол, край земли — оно понятно,
И в шалаше с любимым — рай.
Но на Арбат попасть обратно
Сложнее, чем на этот край.
Да, да. Не всем в аспирантуру, —
Нет, нужно в жизнь пойти сперва.
Но взять Калинин либо Тулу:
И жизнь, и в трёх часах Москва…
Беда, что все до мёду падки, —
Себе не враг никто живой:
Тот строит город на Камчатке,
А дачу лепит под Москвой.
Тот редкой верностью Сибири
Уже повсюду знаменит,
А там, в столице, на квартире
Жена за сторожа сидит…
И, кстати, речь зашла о жёнах,
Особо любящих Москву,
Что хоть в каких ютятся зонах,
Лишь ею грезят наяву.
Хоть где-то, где-то, чуть маяча,
Томит им души до беды
Москва — мечта,
Москва — задача,
Москва — награды за труды.
А впрочем, если виновата
Она — Москва — какой виной,
Так разве той, что маловато
На всех про всех её одной.
И хоть бы втрое растянулась,
Так не вместиться всем в одну…
Но не твоё ли время, юность,
Нести её на всю страну?
В леса и степи до предела
Идти со связью от неё.
То не твоё ли нынче дело,
Друг верный — молодость.
Твоё!
Твоё по праву и по нраву.
Твоё по счёту голосов.
Несёт тебе и честь и славу
Земли родимой этот зов.
Не для того тебя растили
И сберегали как могли,
Чтоб ты в поре своей и силе
Чуралась матери-земли.
Земли, нетоптаной, нерытой,
Таящей зря свои дары.
Необжитой, недомовитой
И небом крытой
До поры.
Тебе сродни тех далей ветер.
Ты знаешь: очередь твоя —
Самой в особом быть ответе
За все передние края.
За всю громоздкую природу,
Что в дело нам отведена,
За хлеб и свет, тепло и воду,
За всё, чем в мире жизнь красна…
Прошу учесть, читатель строгий,
Что у стиха свои права:
Пусть были сказаны в дороге
Не эти именно слова.
И за отсутствием трибуны
Шла речь обыденней вдвойне…
Но вот супруг, наш спутник юный,
Вдруг поднял руку:
— Дайте мне.
Он старшим был в их славной паре
И, видно, парень с головой,
Из тех, что в каждом семинаре
Резон отстаивают свой.
— Позвольте мне, — сказал он тихо. —
Мы сами вызвались сюда.
Хоть знаем все, почём там лихо,
Но сами… Просто — от стыда.
Да! Что же: речи, песни, письма,
А как до дела — так меня
Авось хоть в ту же Тулу втиснет
Руководящая родня…
И нужды нет притом лукавить,
Что мне Москва не хороша,
И что не жаль её оставить,
И не лежала к ней душа.
Зачем выдумывать пустое, —
Вдали она ещё милей.
Ещё теплей.
Но разве стоят
Те блага — совести моей!
Бочком ходить, светить глазами —
Была бы нам судьба тошна.
Иную мы избрали сами,
Я правду говорю, жена?
Мы с ним в купе сидели рядом,
И та из своего угла
Его влюблённым, долгим взглядом,
Не отрываясь, берегла.
И не впервые вслух, должно быть,
Она сказала те слова,
Что про себя имели оба:
— Где мы с тобой, там и Москва…
И даже чуть плечом пожала —
Мол, знаешь сам: ответ готов.
И все признали, что, пожалуй,
Не скажешь лучше этих слов.
Пусть жизнь своею жёсткой меркой
Измерит ёмкость их потом,
Когда любовь пройдёт проверку
И обживёт свой новый дом.
Но это доброе присловье —
Залог и дружбы и семьи.
И с ним полезен для здоровья
Любой на свете край земли…
Тот край, тот мир иной — до срока
Он не вступал ещё в права.
И от Москвы как ни далёко,
То всё ещё была Москва.
Москва, что дали рассекала
Своей стальною колеёй.
Тайга ли, степи или скалы —
Всё это было за стеной;
Всё за окном неслось вагонным.
А тут, внутри, была она,
С её уютом, протяжённым
До крайней шпалы полотна.
Тут из конца в конец державы,
Защищена от непогод,
Она тепло своё держала
И свой столичный обиход.
И если поезд передышку
Себе в работе позволял,
Там был хоть малый городишко —
Москвы образчик, хоть вокзал;
Хоть водокачка — знак приметный
Культуры с дедовских времён;
Хоть «Пиво — воды», хоть газетный
Киоск, закрытый на ремонт…
Так час за часом вдаль столица
Свою разматывает нить,
Пока не время с ней проститься,
С её подножки соступить
И очутиться вдруг в Сибири,
В полубезвестной точке той,
Что для тебя в подлунном мире —
Отныне дом и адрес твой,
Где жить и быть, располагаться,
Топтать земли тот самый край,
Брать в оборот его богатства, —
И вот когда, Москва, прощай!
Она помедлит там учтиво,
Но тихо тронется состав,
И канет в далях это диво…
Ты не случайно ли отстал?
Не побежишь за этим спальным
Цепляться, виснуть как-нибудь?
Нет? Всё в порядке, всё нормально?
Тогда живи и счастлив будь!
И мы своим молодожёнам,
Когда настала их пора,
На остановке всем вагоном
Желали всякого добра.
Как будто мы уже имели
На них особые права.
Как будто мы их к этой цели
И подготовили сперва.
Как будто наша в том заслуга,
Что старше мы друзей своих.
Как будто мы их друг для друга
Нашли и поженили их…
И вот они на том вокзале,
Уже в толпе других людей…
И мы глядим на них глазами
Минувшей юности своей;
Глазами памяти суровой
И светлой — тех ушедших лет,
Когда по зову жизни новой
Мы брали дальний свой билет…
Всё та же даль.
Но годы — те ли!
Мы юным сменщикам своим
Сказать, быть может, не хотели,
Как мы завидовали им.
Полна, красна земля родная
Людьми надёжных душ и рук.
Всё та же, та же, да иная
И даль,
и жизнь,
и всё вокруг…
Сто раз тебе моё спасибо,
Судьба,
что изо всех дорог
Мне подсказала верный выбор
Дороги этой на восток.
И транссибирской магистралью,
Кратчайшим, может быть, путём
Связала с нашей главной далью
Мой трудный день
И лёгкий дом.
Судьба, понятно, не причина,
Но эта даль всего верней
Сибирь с Москвой сличать учила,
Москву с Сибирью наших дней.
И эти два большие слова,
Чей смысл поистине велик,
На гребне возраста иного,
На рубеже эпохи новой
Я как бы наново постиг.
Москва. Сибирь.
Два эти слова
Звучали именем страны,
В значенье дикости суровой
Для мира чуждого равны.
Теперь и в том надменном мире —
Все те ж слова:
Сибирь — Москва,
Да на ином уже помине
Пошла разучивать молва.
Добро!
Но мы не позабыли,
Какою притчей той молвы
Мы столько лет на свете были
И как нас чествовали вы.
Почти полвека на бумаге
Строчили вы, добра полны,
О том, что босы мы и наги,
И неумелы, и темны.
Что не осилить нам разрухи,
Не утеплить своей зимы.
Что родом тюхи да матюхи,
Да простаки, да ваньки мы.
И на бумаге и в эфире
Вещали вы, что нам едва ль
Удастся выучить в Сибири
Своих медведей
Делать сталь.
Что в нашей бедности безбрежной —
Не смех ли курам наш почин,
Когда в новинку скрип тележный,
Не то что музыка машин.
И что у нас безвестно слово
Наук, доступных вам давно.
Что нам опричь сосны еловой
Постичь иного не дано.
Что мы — Сибирь.
А мы тем часом
Свою в виду держали даль.
И прогремела грозным гласом
В годину битвы наша сталь.
Она, рождённая в Сибири,
Несла на собственной волне,
Как миру весть о жданном мире,
Победу нашу в той войне.
И каждой каплей нашей крови,
Так щедро пролитой на ней,
И каждым вздохом скорби вдовьей
И горя наших матерей, —
Жестокой памяти страницей —
На том безжалостном торгу —
Она оплачена сторицей,
И мы у мира не в долгу…
Я повторю, хотя вначале
О том велась как будто речь,
Что в жизни много всяких далей, —
Сумей одной не пренебречь.
Такая даль — твоё заданье,
Твоя надежда или цель.
И нужды нет всегда за далью
Скакать за тридевять земель.
Они при нас и в нас до гроба —
Её заветные края.
Хотя со мной вопрос особый,
Как выше высказался я.
С моим заданьем в эти сроки
Я свой в пути копил запас,
И возвращался с полдороги,
И повторял её не раз.
Нехитрым замыслом влекомый,
Я продвигался тем путём,
И хоть в дороге был, хоть дома —
Я жил в пути и пел о нём.
И пусть до времени безвестно
Мелькнул какой-то и прошёл
По краю выемки отвесной
Тайги неровный гребешок;
Какой-то мост пропел мгновенно
На басовой тугой струне,
Какой-то, может, день безценный
Остался где-то в стороне.
Ничто душой не позабыто
И не завянет на корню,
Чему она была открыта,
Как первой молодости дню.
Хоть критик мой, вполне возможно,
Уже решил, пожав плечом,
Что транспорт железнодорожный
Я неудачно предпочёл.
Мол, этот способ допотопный
В наш век, что в скоростях, не тот,
Он от задач своих, подобно
Литературе, отстаёт.
Я утверждаю: всякий способ,
Какой для дела изберёшь,
Не только поезд,
Но и посох,
Смотря кому,
А то — хорош!
И впору высшим интересам,
Что зазывают в мир дорог…
А впрочем, авиаэкспрессом
Я и теперь не пренебрёг.
Мне этим летом было надо
Застать в разгаре жданный день,
Когда Ангарского каскада
Приспела новая ступень.
И стрелкам времени навстречу
Я устремился к Ангаре,
В Москве оставив поздний вечер
И Братск увидев на заре.
И под крутой скалой Пурсеем,
Как у Иркутска на посту,
В числе почётных ротозеев
В тот день маячил на мосту.
Смотрел, как там, на перемычке,
Другой могучий гидрострой
В июльский день в короткой стычке
Справлялся с нижней Ангарой…
И, отдавая дань просторным
Краям, что прочила Сибирь,
В наш век нимало не зазорным
Я находил автомобиль.
Так, при оказии попутной,
Я даром дня не потерял,
А завернул в дали иркутской
В тот Александровский централ,
Что в песнях каторги прославлен,
И на иной совсем поре,
В известном смысле, был поставлен
Едва ль бедней, чем при царе…
Своей оградой капитальной
В глуши таёжной обнесён,
Стоял он, памятник печальный
Крутых по-разному времён.
И вот в июльский полдень сонный,
В недвижной тягостной тиши,
Я обошёл тот дом казённый,
Не услыхав живой души.
И только в каменной пустыне,
Под низким небом потолков,
Гремели камеры пустые
Безлюдным отзвуком шагов…
Уже указом упразднённый,
Он ждал, казённый этот дом,
Какой-то миссии учёной,
И только сторож был при нём.
Он рад был мне, в глуши тоскуя,
Водил, показывал тюрьму
И вслух высчитывал, какую
Назначат пенсию ему…
Своё угрюмое наследство
Так хоронила ты, Сибирь.
И вспомнил я тебя, друг детства,
И тех годов глухую быль…
Но — дальше.
Слава — самолёту,
И вездеходу — мой поклон.
Однако мне ещё в охоту
И ты, мой старый друг, вагон.
Без той оснастки идеальной
Я обойтись уже не мог,
Когда махнул в дороге дальней
На Дальний, собственно, Восток.
Мне край земли, где сроду не был,
Лишь знал по книгам, проку нет
Впервые в жизни видеть с неба,
Как будто местности макет.
Нет, мы у столика под тенью,
Что за окном бежит своя,
Поставим с толком наблюденье
За вами, новые края!
Привычным опытом займёмся
В другом купе на четверых,
Давно попутчики-знакомцы
Сошли на станциях своих.
Да и вагон другой. Ну что же:
В пути, как в жизни, всякий раз
Есть пассажиры помоложе,
И впору нам, и старше нас.
Душа полна, как ветром парус,
Какая даль распочата!
Ещё туда-сюда — Чита,
А завалился за Хабаровск —
Земля совсем уже не та.
Другие краски на поверке,
И белый свет уже не тот.
Таёжный гребень островерхий
Уже по сердцу не скребнёт.
Другая песня —
Краснолесье, —
Не то леса, не то сады.
Поля, просторы — хоть залейся,
Покосы буйны — до беды.
В новинку мне и так-то любы
По заливным долинам рек,
Там-сям в хлебах деревьев купы,
Что здесь не тронул дровосек…
Но край, таким богатством чудный,
Что за окном, красуясь, тёк,
Лесной, земельный, горнорудный,
Простёртый вдоль и поперёк, —
И он таил в себе подспудный
Уже знакомый мне упрёк.
Смотри, читалось в том упрёке,
Как изобилен и широк
Не просто край иной, далёкий,
А Дальний, именно, Восток, —
Ты обозрел его с дороги
Всего на двадцать, может, строк.
Слуга балованный народа,
Давно не юноша, поэт,
Из фонда богом данных лет
Ты краю этому и года
Не уделил.
И верно — нет.
А не в ущерб ли звонкой славе
Такой существенный пробел?
Что, скажешь: пропасть всяких дел.
Нет, но какой мне край не вправе
Пенять, что я его не пел!
Начну считать — собьюсь со счёта:
Какими ты наделена,
Моя великая страна,
Краями!
То-то и оно-то,
Что жизнь, по странности, одна…
И не тому ли я упрёку
Всем сердцем внял моим, когда
Я в эту бросился дорогу
В послевоенные года.
И пусть виски мои седые
При встрече видит этот край,
Куда добрался я впервые.
Но вы глядите, молодые,
Не прогадайте невзначай
Свой край, далёкий или близкий,
Своё призванье, свой успех —
Из-за московской ли прописки
Или иных каких помех…
Не отблеск, отблеском рождённый, —
Ты по себе свой край оставь,
Твоею песней утверждённый, —
Вот славы подлинной устав!
Как этот, в пору новоселья,
Нам край открыли золотой
Учёный друг его Арсеньев
И наш Фадеев молодой.
Заветный край особой славы,
В чьи заповедные места
Из-под Орла, из-под Полтавы
Влеклась народная мечта.
Пусть не моё, а чьё-то детство
И чья-то юность в давний срок
Теряли вдруг в порту Одессы
Родную землю из-под ног;
Чтоб в чуждом море пост жестокий
Переселенческий отбыть
И где-то, где-то на востоке
На твёрдый берег соступить.
Нет, мне не только что из чтенья,
Хоть книг довольно под рукой,
Мне эти памятны виденья
Какой-то памятью другой…
Безвестный край.
Пожитков груда,
Ночлег бездомный.
Плач ребят.
И даль Сибири, что отсюда
Лежит с восхода на закат…
И я, с заката прибывая,
Её отсюда вижу вдруг.
Ага! Ты вот ещё какая!
И торопливей сердца стук…
Огни. Гудки.
По пояс в гору,
Как крепость, врезанный вокзал.
И наш над ним приморский город,
Что Ленин нашенским назвал…
Такие разные — и всё же,
Как младший брат
И старший брат,
Большим и кровным сходством схожи
Владивосток и Ленинград.
Той службе преданные свято,
Что им досталась на века,
На двух краях материка
Стоят два труженика-брата,
Два наших славных моряка —
Два зримых миру маяка…
Владивосток!
Наверх, на выход.
И — берег! Шляпу с головы
У океана.
— Здравствуй, Тихий,
Поклон от матушки-Москвы;
От Волги-матушки — не малой
И по твоим статям реки;
Поклон от батюшки-Урала —
Первейшей мастера руки;
Ещё, понятно, от Байкала,
Чьи воды древнего провала
По-океански глубоки;
От Ангары и всей Сибири,
Чей на земле в расцвете век, —
От этой дали, этой шири,
Что я недаром пересёк.
Она не просто сотня станций,
Что в строчку тянутся на ней,
Она отсюда и в пространстве
И в нашем времени видней.
На ней огнём горят отметки,
Что поколенью моему
Светили с первой пятилетки,
Учили смолоду уму…
Все дни и дали в грудь вбирая,
Страна родная, полон я
Тем, что от края и до края
Ты вся — моя,
моя,
моя!
На всё, что внове
И не внове,
Навек прочны мои права.
И всё смелее, наготове
Из сердца верного слова.
…Когда кремлёвскими стенами
Живой от жизни ограждён,
Как грозный дух он был над нами, —
Иных не знали мы имён.
Гадали, как ещё восславить
Его в столице и селе.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, —
Так это было на земле…
Мой друг пастушеского детства
И трудных юношеских дней,
Нам никуда с тобой не деться
От зрелой памяти своей.
Да нам оно и не пристало —
Надеждой тешиться: авось
Уйдёт, умрёт — как не бывало
Того, что жизнь прошло насквозь.
Нет, мы с тобой другой породы, —
Минувший день не стал чужим.
Мы знаем те и эти годы
И равно им принадлежим…
Так это было: четверть века
Призывом к бою и труду
Звучало имя человека
Со словом Родина в ряду.
Оно не знало меньшей меры,
Уже вступая в те права,
Что у людей глубокой веры
Имеет имя божества.
И было попросту привычно,
Что он сквозь трубочный дымок
Всё в мире видел самолично
И всем заведовал, как бог;
Что простирались эти руки
До всех на свете главных дел —
Всех производств,
Любой науки,
Морских глубин и звёздных тел;
И всех свершений счёт несметный
Был предуказан — что к чему;
И даже славою посмертной
Герой обязан был ему…
И те, что рядом шли вначале,
Подполье знали и тюрьму,
И брали власть, и воевали, —
Сходили в тень по одному;
Кто в тень, кто в сон — тот список длинен, —
В разряд досрочных стариков.
Уже не баловал Калинин
Кремлёвским чаем ходоков…
А те и вовсе под запретом,
А тех и нет уже давно.
И где каким висеть портретам —
Впредь на века заведено…
Так на земле он жил и правил,
Держа бразды крутой рукой.
И кто при нём его не славил,
Не возносил —
Найдись такой!
Не зря, должно быть, сын востока,
Он до конца являл черты
Своей крутой, своей жестокой
Неправоты.
И правоты.
Но кто из нас годится в судьи —
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идёт, а люди
Богов не сами ли творят?
Не мы ль, певцы почётной темы,
Мир извещавшие спроста,,
Что и о нём самом поэмы
Нам лично он вложил в уста?
Не те ли всё, что в чинном зале,
И рта открыть ему не дав,
Уже, вставая, восклицали:
«Ура! Он снова будет прав…»?
Что ж, если опыт вышел боком,
Кому пенять, что он таков?
Великий Ленин не был богом
И не учил творить богов.
Кому пенять! Страна, держава
В суровых буднях трудовых
Ту славу имени держала
На вышках строек мировых.
И русских воинов отвага
Её от волжских берегов
Несла до чёрных стен рейхстага
На жарком темени стволов…
Мой сверстник, друг и однокашник,
Что был мальчонкой в Октябре,
Товарищ юности незряшной,
С кем рядом шли в одной поре, —
Не мы ль, сыны, на подвиг дерзкий,
На жертвы призванной земли,
То имя-знамя в нашем сердце
По пятилеткам пронесли?
И знали мы в трудах похода,
Что были знамени верны
Не мы одни,
Но цвет народа,
Но честь и разум всей страны.
Мы звали — станем ли лукавить? —
Его отцом в стране-семье.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, —
Так это было на земле.
То был отец, чьё только слово,
Чьей только брови малый знак —
Закон.
Исполни долг суровый —
И что не так,
Скажи, что так…
О том не пели наши оды,
Что в час лихой, закон презрев,
Он мог на целые народы
Обрушить свой верховный гнев…
А что подчас такие бури
Судьбе одной могли послать,
Во всей доподлинной натуре —
Тебе об этом лучше знать.
Но в испытаньях нашей доли
Была, однако, дорога
Та непреклонность отчей воли,
С какою мы на ратном поле
В час горький встретили врага…
И под Москвой, и на Урале —
В труде, лишеньях и борьбе —
Мы этой воле доверяли
Никак не меньше, чем себе.
Мы с нею шли, чтоб мир избавить,
Чтоб жизнь от смерти отстоять.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, —
Ты помнишь всё, отчизна-мать.
Ему, кто всё, казалось, ведал,
Наметив курс грядущим дням,
Мы все обязаны победой,
Как ею он обязан нам…
На торжестве о том ли толки,
Во что нам стала та страда,
Когда мы сами вплоть до Волги
Сдавали чохом города.
О том ли речь, страна родная,
Каких и скольких сыновей
Не досчиталась ты, рыдая
Под гром победных батарей…
Салют!
И снова пятилетка.
И всё тесней лучам в венце.
Уже и сам себя нередко
Он в третьем называл лице.
Уже и в келье той кремлёвской,
И в новом блеске древних зал
Он сам от плоти стариковской
Себя отдельно созерцал.
Уже в веках своё величье,
Что весь наш хор сулил ему,
Меж прочих дел, хотелось лично
При жизни видеть самому.
Спешил.
И всё казалось мало.
Уже сомкнулся с Волгой Дон.
Канала
Только не хватало,
Чтоб с Марса был бы виден он.
И за намёткой той вселенской
Уже как хочешь поспевай —
Не в дальних далях, — наш смоленский,
Забытый им и богом,
Женский,
Послевоенный вдовий край.
Где занесло следы позёмкой
И в сёлах душам куцый счёт,
А мать-кормилица с котомкой
В Москву за песнями бредёт…
И я за дальней звонкой далью,
Наедине с самим собой,
Я всюду видел тётку Дарью
На нашей родине с тобой;
С её терпеньем безнадёжным,
С её избою без сеней,
И трудоднём пустопорожним,
И трудоночью — не полней;
С её дурным озимым клином
На этих сотках под окном;
И на печи её овином,
И середи избы гумном;
И ступой — мельницей домашней —
Никак, из древности седой;
Со всей бедой —
Войной вчерашней
И тяжкой нынешней бедой.
Но и у самого предела
Тоски, не высказанной вслух,
Сама с собой — и то не смела
Душа ступить за некий круг.
То был рубеж запретной зоны,
Куда для смертных вход закрыт,
Где стража зоркости безсонной
У проходных вросла в гранит…
И, видя жизни этой вечер,
Помыслить даже кто бы смог,
Что и в Кремле никто не вечен
И что всему выходит срок…
Но не ударила царь-пушка,
Не взвыл царь-колокол в ночи,
Как в час урочный та Старушка
Подобрала свои ключи —
Ко всем дверям, замкам, запорам,
Не зацепив лихих звонков,
И по кремлёвским коридорам
Прошла к нему без пропусков.
Вступила в комнату без стука,
Едва заметный знак дала —
И удалилась прочь наука,
Старушке этой сдав дела…
Сломилась ночь, в окне синея
Из-под задёрнутых гардин.
И он один остался с нею,
Один —
Со смертью — на один…
Вот так, а может, как иначе —
Для нас, для мира не простой,
Тот день настал,
Черту означил,
И мы давно за той чертой…
Как говорят, отца родного
Не проводил в последний путь,
Ещё ты вроде молодого,
Хоть борода ползи на грудь.
Ещё в виду отцовский разум,
И власть, и опыт многих лет…
Но вот уйдёт отец — и разом
Твоей той молодости нет…
Так мы не в присказке, на деле,
Когда судьба тряхнула нас,
Мы все как будто постарели —
Нет, повзрослели — в этот час.
Безмолвным строем в день утраты
Вступали мы в Колонный зал,
Тот самый зал, где он когда-то
У гроба Ленина стоял.
Стоял поникший и спокойный
С рукою правой на груди.
А эти годы, стройки, войны —
Всё это было впереди;
Все эти даты, вехи, сроки,
Что нашу метили судьбу,
И этот день, такой далёкий,
Как видеть нам его в гробу.
В минуты памятные эти —
На тризне грозного отца —
Мы стали полностью в ответе
За всё на свете —
До конца.
И не сробели на дороге,
Минуя трудный поворот.
Что ж, сами люди, а не боги
Смотреть обязаны вперёд.
Там — хороши они иль плохи —
Покажет дело впереди,
А ей, на всём ходу, эпохе,
Уже не скажешь: «Погоди!»
Не вступишь с нею в словопренья,
Когда гремит путём своим…
Не останавливалось время,
Лишь становилося иным.
Земля живая зеленела,
Всё в рост гнала, чему расти.
Творил своё большое дело
Народ на избранном пути.
Страну от края и до края,
Судьбу свою, судьбу детей
Не божеству уже вверяя,
А только собственной своей
Хозяйской мудрости.
Должно быть,
В дела по-новому вступил
Его, народа, зрелый опыт
И вместе юношеский пыл.
Они как будто из-под спуда
Возникли — новый брать редут…
И что же — чудо иль не чудо, —
Дела идут не так уж худо —
И друг и недруг признают.
А если кто какой деталью
Смущён, так правде не во вред
Давайте спросим тётку Дарью —
Всего ценней её ответ…
Но молвить к слову: на Днепре ли,
На Ангаре ль — в любых местах —
Я отмечал: народ добрее,
С самим собою мягче стал…
Я рад бывал, как доброй вести,
Как знаку жданных перемен,
И шутке нынешней и песне,
Что дням минувшим не в пример.
Ах, песня в поле, — в самом деле
Её не слышал я давно,
Уже казалось мне, что пели
Её лишь где-нибудь в кино, —
Как вдруг он с дальнего покоса
Возник в тиши вечеровой,
Воскресшей песни отголосок,
На нашей родине с тобой.
И на дороге, в тёмном поле,
Внезапно за душу схватив,
Мне грудь стеснил до сладкой боли
Тот грустный будто бы мотив…
Я эти малые приметы
Сравнил бы смело с целиной
И дерзким росчерком ракеты,
Что побывала за Луной…
За годом — год, за вехой — веха.
За полосою — полоса.
Нелёгок путь.
Но ветер века —
Он в наши дует паруса.
Вступает правды власть святая
В свои могучие права,
Живёт на свете, облетая
Материки и острова.
Она всё подлинней и шире
В чреде земных надежд и гроз.
Мы — это мы сегодня в мире,
И в мире с нас
Не меньший спрос!
И высших нет для нас велений —
Одно начертано огнём:
В большом и малом быть, как Ленин,
Свой ясный разум видеть в нём.
С ним сердцу нечего страшиться,
И в нашей книге золотой
Нет ни одной такой страницы,
Ни строчки, даже запятой,
Чтоб нашу славу притемнила,
Чтоб заслонила нашу честь.
Да, всё, что с нами было, —
Было!
А то, что есть, —
То с нами здесь!
И всё от корки и до корки,
Что в книгу вписано вчера,
Всё с нами — в силу поговорки
Насчёт пера
И топора…
И правда дел — она на страже,
Её никак не обойдёшь,
Всё налицо при ней — и даже
Когда молчанье — тоже ложь…
Кому другому, но поэту
Молчать потомки не дадут,
Его к суровому ответу
Особый вытребует суд.
Я не страшусь суда такого
И, может, жду его давно,
Пускай не мне ещё то слово,
Что ёмче всех, сказать дано.
Моё — от сердца — не на ветер,
Оно в готовности любой:
Я жил, я был — за всё на свете
Я отвечаю головой.
Нет выше долга, жарче страсти
Стоять на том
В труде любом!
Спасибо, Родина, за счастье
С тобою быть в пути твоём.
За новым трудным перевалом —
Вздохнуть
С тобою заодно.
И дальше в путь —
Большим иль малым,
Ах, самым малым —
Всё равно!
Она моя — твоя победа,
Она моя — твоя печаль,
Как твой призыв:
Со мною следуй,
И обретай в пути,
И ведай
За далью — даль.
За далью — даль!
Пора!
Я словом этим начал
Мою дорожную тетрадь.
Теперь оно звучит иначе:
Пора и честь, пожалуй, знать.
Ах, эти длительные дали,
Дались они тебе спроста.
Читали — да. Но ждать устали:
Когда ж последняя верста.
А сколько дел, событий, судеб,
Людских печалей и побед
Вместилось в эти десять суток,
Что обратились в десять лет!
Всё верно: в сроках не потрафил,
Но я прошу высокий суд
Учесть, что мне особый график
Составлен был на весь маршрут.
И что касается охвата
Всего, что в памяти любой, —
Суди по правде, как солдата,
Что честно долг исполнил свой.
Он воевал не славы ради.
Рубеж не взял? И сам живой?
Не представляй его к награде,
Но знай — ему и завтра в бой.
И что в пути минули сроки —
И в том вины особой нет.
Мои герои все в дороге,
Да ты и сам не домосед.
Ты сам, читатель, эти дали
В пути проверил и постиг.
В своём бывалом чемодане
Держа порой и мой дневник.
Душа моя принять готова
Другой взыскательный упрёк.
Что ткань бедна: редка основа,
Неровен бедный мой уток;
Что, может быть, не ярки краски
И не заманчив общий тон;
Что ни завязки,
Ни развязки —
Ни по началу, ни потом…
Ах, сам любитель я, не скрою,
Чтоб с места ясен был вопрос —
С приезда главного героя
На новостройку иль в колхоз,
Где непорядков тьма и бездна,
Но прибыл с ним переворот,
И героиня в час приезда
Стоит случайно у ворот.
Он холост, или же в разводе,
Или с войны ещё вдовец,
Или от злой жены́ беглец,
Иль академик-молодец,
И всё, что надо, — на подходе,
Хоть не заглядывай в конец.
Но сам лишён я этой хватки:
И совесть есть, и лень, прости,
В таком развёрнутом порядке
Плетень художества плести.
А потому и в книге этой —
Признаться, правды не тая, —
Того-другого — званья нету,
Всего героев —
ты да я,
Да мы с тобой.
Так песня спелась.
Но, может, в ней отозвались
Хоть как-нибудь наш труд и мысль,
И наша молодость и зрелость,
И эта даль,
И эта близь?
Что горько мне, что тяжко было
И что внушало прибыль сил,
С чем жизнь справляться торопила, —
Я всё сюда и заносил.
И неизменно в эту пору,
При всех изгибах бытия,
Я находил в тебе опору,
Мой друг и высший судия.
Я так обязан той подмоге
Великой — что там ни толкуй, —
Но и тебя не прочу в боги,
Лепить не буду новый культ.
Читатель, снизу или сверху
Ты за моей следишь строкой,
Ты тоже — всякий на поверку,
Бываешь — мало ли какой.
Да, ты и лучший друг надёжный,
Наставник строгий и отец.
Но ты и льстец неосторожный,
И вредный, к случаю, квасец.
И крайним слабостям потатчик,
И на расправу больно скор.
И сам начётчик
И цитатчик,
И не судья,
А прокурор.
Беда бедой твой пыл безсонный,
Когда вдобавок ко всему
Ещё и книжкой пенсионной
Ты обладаешь на дому.
Не одному бюро погоды
Спешишь ты всыпать поскорей,
Хоть на почтовые расходы
Идёт полпенсии твоей.
Добра желаючи поэту,
Наставить пробуя меня,
Ты пишешь письма в «Литгазету»,
Для «Правды» копии храня…
И то не все. Замечу кстати:
Опасней нет болезни той,
Когда, по скромности, читатель,
Ты про себя, в душе, — писатель,
Безвестный миру Лев Толстой.
Ох, вы, мол, тоже мне, писаки,
Вот недосуг за стол засесть…
Да, и такой ты есть и всякий,
Но счастлив я, что ты, брат, есть!
Не запропал, не стал дитятей,
Что наша маменька-печать
Ласкает, тешась:
— Ах, читатель,
Ах, как ты вырос — не достать!
Сама пасёт тебя тревожно
(И уморить могла б, любя):
— Ах, то-то нужно, то-то можно,
А то-то вредно для тебя…
Ты жив-здоров — и слава богу,
И уговор не на словах:
В любую дальнюю дорогу
На равных следовать правах…
Ты помнишь, я свой план невинный
Представил с первого столбца:
Прочти хотя б до половины,
Авось — прочтёшь и до конца.
Прочёл по совести. И что же:
Ты книгу медленно закрыл,
Вздохнул, задумался, похоже.
Ну вот. А что я говорил?
Прости, что шутка на помине,
Когда всерьёз не передать,
Как нелегко и эту ныне
Мне покидать свою тетрадь…
Не то чтоб жаль, но как-то дико.
Хоть этот миг —
Желанный миг:
Была тетрадь — и стала книга
И унеслась дорогой книг.
Уже не кинешься вдогонку
За ней во все её края…
Так дочка дома — всё девчонка,
Вдруг — дочь. Твоя и не твоя.
Скорбеть о том не много проку,
Что низок детям отчий кров.
Иное дело, с чем в дорогу
Ты проводил родную кровь.
И мне уже не возвратиться
Назад, в покинутый предел.
К моей строке или странице,
Что лучше б мог, как говорится,
Да не сумел.
Иль не посмел.
Тем преимуществом особым
При жизни автор наделён:
Всё слышит сам, но, как за гробом,
Уже сказать не может он,
Какой бы ни был суд нелестный…
Но если вправду он живой,
Он в новый замысел безвестный
Уже уходит с головой.
И, распростившись с этой далью,
Что подружила нас в пути,
По счастью, к новому свиданью
Уже готовлюсь я. Учти!
Конца пути мы вместе ждали.
Но прохлаждаться недосуг.
Итак, прощай.
До новой дали.
До скорой встречи,
Старый друг!
