Я дождался отца и он рассказал мне что когда пароход
Сочинение с ОК ЕГЭ | ЕГЭ по русскому 2021 запись закреплена
Практика по заданию 20. Решай вместе с ОК ЕГЭ 
Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на месте которых в предложении должны стоять запятые.
1. По аудитории пронёсся встревоженный гул (1) и (2) когда Полина отняла руки от пылающего смущением лица (3) профессора уже не было.
2. Левин простился с товарищами (1) и (2) чтобы не оставаться одному и немного успокоиться (3) отправился к своему брату (4) поскольку тот единственный мог выслушать его.
3. Склоны этой горы (1) на вершине (2) которой (3) двумя широкими скобами уселся дом (4) и той горы (5) что напротив нас (6) не были засажены никакими деревьями.
4. Пока Никита ездил домой за необходимыми в походе вещами (1) прошло больше часа (2) и (3) когда он вернулся к пункту сбора (4) то ему пришлось выслушать от друзей весьма нелестные откровения о свойствах его характера.
5. Ночью читать было невозможно (1) и (2) когда не спалось (3) я слушал окружающие меня звуки и пытался понять (4) что скрывается за ними.
6. Месяца два после свадьбы мой отчим служил на пристани в конторе (1) и (2) хотя очень тяжело было видеть (3) как он приходит и садится на то место (4) где прежде сидел отец (5) и ест его ложкой из его тарелки (6) всё-таки можно было ещё жить, возвращаясь домой (7) когда он уже спал.
7. Ромашов медленно шёл по шоссе (1) и (2) пока глядел на волшебный пожар заката (3) ему чудилось (4) будто за яркой зарёй существует какая-то таинственная жизнь.
8. Давно замечено (1) что деятели мировой культуры (2) детство которых (3) прошло в неблагоприятных условиях (4) становились выдающимися мыслителями.
9. Александр продолжал посещать университетские лекции (1) и (2) хотя он был весьма ограничен в средствах (3) ему всё-таки удавалось покупать книги (4) потому что в последние годы он уже привык экономить даже на самом необходимом.
10. Утром мальчик разбудил меня и рассказал (1) что (2) когда он забрёл в чащу (3) то увидел (4) как барсук лечит свой обожжённый нос.
11. Дети возились рядом с ёлкой (1) и (2) когда они побежали в отцовский кабинет (3) и зажгли там свет (4) все взрослые собрались в комнате бабушки (5) чтобы о чём-то поговорить.
12. Курину неожиданно вспомнились отчаянные глаза и задорные веснушки девушки-инструктора (1) и (2) несмотря на то что перед ним сейчас была скучная серая дорога (3) и предстояло пройти ещё несколько километров под палящим солнцем (4) ему вдруг стало весело.
13. В.И. Суриков занимал две расположенные рядом маленькие квартиры (1) и (2) когда писал свою «Боярыню Морозову» (3) он поставил огромное полотно на лестничной площадке и передвигал его (4) от одной двери к другой в ходе работы.
14. Когда комендант возвращается на некоторое время в дом (1) он подбрасывает в печь три полена (2) и (3) чтобы не терялось тепло (4) плотно задвигает вьюшку.
15. Маленькие снежинки прилипли снаружи к стеклу (1) и (2) если пристально вглядеться (3) то можно увидеть их тончайшее кристаллическое строение (4) и поразиться этому чуду природы.
16. Мы бесцельно бродили по лесу (1) и (2) когда бежавшая впереди нас собака терялась в догадках (3) куда мы повернём на этот раз (4) она оборачивалась и укоризненно глядела на нас.
17. На первых порах отец был очень озабочен своим вступлением в должность полного хозяина (1) чего непременно требовала бабушка (2) и (3) что он сам считал своей обязанностью (4) так как это определялось семейными традициями.
Я дождался отца и он рассказал мне что когда пароход
Зевая и сонно думая о том, что, очевидно, все на свете товар, и помидоры — товар, и баржи — товар, и домики на земляном берегу — товар, и лимонно-желтые скирды возле этих домиков — товар, и, очень возможно, даже грузчики — товар, Петя побрел в каюту, примостился возле Павлика. Он даже не заметил, как заснул, а когда проснулся, оказалось, что пароход уже идет.
Положение каюты как-то непонятно переменилось. В ней стало гораздо светлей. По потолку бежало зеркальное отражение волны.
Машина работала. Слышался хлопотливый шум колес.
Петя пропустил интереснейший момент отплытия — пропустил третий гудок, команду капитана, уборку трапа, отдачу концов… Это было тем более ужасно, что ни папы, ни Павлика в каюте не было. Значит, они видели все.
— Что же вы меня не разбудили? — закричал Петя, чувствуя себя обворованным во сне.
Кинувшись из каюты на палубу, он пребольно ушиб ногу об острый медный порог. Но даже не обратил внимания на такие пустяки.
Впрочем, Петя напрасно так волновался.
Пароход хотя действительно уже и отвалил от пристани, но все же шел еще не по прямому курсу, а только разворачивался. Значит, самое интересное еще не произошло.
Предстояли еще и «малый ход вперед», и «самый малый ход вперед», и «стоп», и «задний ход», и «самый малый задний», и еще множество увлекательнейших вещей, известных мальчику в совершенстве.
Пристань удалялась, становилась маленькой, поворачивалась.
Пассажиры, которых вдруг оказался полон пароход, столпились, навалившись на один борт. Они продолжали махать платками и шляпами с таким горячим отчаянием, словно отправлялись бог весть куда, на край света, в то время как в действительности они уезжали ровным счетом на тридцать верст по прямой линии.
Но уж таковы были традиции морского путешествия и горячий темперамент южан.
Главным образом это были пассажиры третьего класса и так называемые «палубные», помещавшиеся на нижней носовой палубе возле трюма. Они не имели права находиться на верхних палубах, предназначенных исключительно для «чистой» публики первого и второго классов.
Петя увидел папу и Павлика на верхней палубе. Они азартно махали шляпами.
Тут же находились капитан и весь экипаж корабля: старший помощник и два босых матроса. Из всей команды только капитан и один матрос занимались настоящим делом управления пароходом. Старший помощник и другой матрос продавали билеты. С разноцветными рулонами и зеленой проволочной кассой, вроде тех, что чаще всего бывают в пекарнях, они обходили пассажиров, не успевших купить билеты на пристани.
Капитан отдавал команду, расхаживая поперек палубы — между двумя мостиками на крыльях парохода. В это время матрос на глазах у изумленных пассажиров смотрел в медный котел большого компаса и крутил колесо штурвала, изредка помогая себе босой ногой. При этом штурвал невероятно скрипел и гулевые цепи с грохотом ползли взад и вперед вдоль борта, каждую минуту готовые оторвать шлейфы у неосторожных дам.
Пароход шел задним ходом, медленно поворачивая.
— Право на борт! — не обращая ни малейшего внимания на пассажиров, почтительно обступивших компас, кричал капитан рулевому хриплым, горчичным голосом обжоры и грубияна. — Право на борт! Еще правей! Еще немножко! Еще самую чуть-чуть! Хорошо. Так держать.
Он перешел на правый мостик, открыл крышечку рупора, труба которого была проведена вниз, и постучал ногою по педали. В недрах пакетбота раздалось дилиньканье колокольчика. Пассажиры с уважением подняли брови и молчаливо переглянулись. Они поняли, что капитан позвонил в машинное отделение.
Что делать? Бежать на мостик смотреть, как будет говорить капитан в рупор, или оставаться возле матроса и компаса? Петя готов был разорваться.
Но рупор перевесил.
Мальчик схватил Павлика за руку и поволок его к мостику, возбужденно крича не без тайного намерения поразить двух незнакомых, но прекрасных девочек своей осведомленностью в морских делах:
— Смотри, Павлик, смотри, сейчас он будет говорить в рупор: «Передний ход».
— Малый ход назад! — сказал капитан в трубку.
И тотчас внизу задилинькал колокольчик. Это означало, что команда принята.
Вот уже и Аккерман скрылся из глаз. Не стало видно развалин старинной турецкой крепости. А пароход продолжал идти по непомерно широкому днестровскому лиману, и казалось, конца-краю не будет некрасивой кофейной воде, облитой оловом солнца. Вода была так мутна, что тень парохода лежала на ней как на глине.
Путешествие все еще как будто и не начиналось. Измученные лиманом, все ожидали выхода в море.
Наконец часа через полтора пароход стал выходить из устья лимана.
Петя прильнул к борту, боясь пропустить малейшую подробность этой торжественной минуты. Вода заметно посветлела, хотя все еще была достаточно грязной.
Волна пошла крупнее и выше. Красные палки буйков, показывавшие фарватер, торчали из воды, валко раскачиваясь остроконечными грибками шляпок.
Иногда они проплывали так близко от борта, что Петя ясно видел в середине такого решетчатого грибка железную клеточку, куда ночью вставляют фонарик.
«Тургенев» обогнал несколько черных рыбачьих лодок и два дубка с круто надутыми темными парусами.
Лодки закачались, поднятые и опущенные волной, оставленной пароходом.
Мимо горючего песчаного мыса Каролино-Бугаз с казармой и мачтой кордона широкая водяная дорога, отмеченная двумя рядами буйков, выводила в открытое море.
Капитан всякую минуту заглядывал в компас, лично показывая рулевому курс.
Дело было, как видно, нешуточное.
Вода стала еще светлей. Теперь она была явно разбавлена чистой голубоватой морской водой.
— Средний ход! — сказал капитан в рупор.
Впереди, резко отделяясь от желтой воды лимана, лежала черно-синяя полоса мохнатого моря.
Оттуда било свежим ветром.
Машина почти перестала дышать. Лопасти еле-еле шлепали по воде. Плоский берег тянулся так близко, что казалось, до него ничего не стоит дойти вброд.
Маленький, ослепительно белый маячок кордона; высокая его мачта, нарядно одетая гирляндами разноцветных морских флагов, отнесенных крепким бризом в одну сторону; канонерка, низко сидящая в камышах; фигурки солдат пограничной стражи, стирающих белье в мелкой хрустальной воде, — все это, подробно освещенное солнцем, почти бесшумно двигалось мимо парохода, отчетливое и прозрачное, как переводная картинка.
Близкое присутствие моря возвратило миру свежесть и чистоту, как будто бы сразу сдуло с парохода и пассажиров всю пыль.
Даже ящики и корзины, бывшие до сих пор отвратительно скучным товаром, мало-помалу превращались в груз и по мере приближения к морю стали, как это и подобало грузу, слегка поскрипывать.
Кордон был уже за кормой, поворачивался, уходил вдаль. Чистая темно-зеленая глубокая вода окружала пароход. Едва он вошел в нее, как его сразу подхватила качка, обдало водяной пылью крепкого ветра.
Мрачные клубы сажи обильно повалили из сипящих труб. Косая тень легла на кормовой тент.
Как видно, не так-то легко было старушке машине бороться с сильной волной открытого моря. Она задышала тяжелей.
Мерно заскрипела дряблая обшивка. Якорь под бушпритом кланялся волне.
Ветер уже успел сорвать чью-то соломенную шляпу, и она уплывала за кормой, качаясь на широкой полосе пены.
Четыре слепых еврея в синих очках гуськом поднимались по трапу, придерживая котелки.
Усевшись на скамейке верхней палубы, они порывисто ударили в смычки.
Раздирающие фальшивые звуки марша «На сопках Маньчжурии» тотчас смешались с тяжелыми вздохами старой машины.
Я дождался отца и он рассказал мне что когда пароход
Сыну моему посвящаю
В полутемной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами.
Мать, полуголая, в красной юбке, стоит на коленях, зачесывая длинные мягкие волосы отца со лба на затылок черной гребенкой, которой я любил перепиливать корки арбузов; мать непрерывно говорит что-то густым, хрипящим голосом, ее серые глаза опухли и словно тают, стекая крупными каплями слез.
Меня держит за руку бабушка – круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом; она вся черная, мягкая и удивительно интересная; она тоже плачет, как-то особенно и хорошо подпевая матери, дрожит вся и дергает меня, толкая к отцу; я упираюсь, прячусь за нее; мне боязно и неловко.
Я никогда еще не видал, чтобы большие плакали, и не понимал слов, неоднократно сказанных бабушкой:
– Попрощайся с тятей-то, никогда уж не увидишь его, помер он, голубчик, не в срок, не в свой час…
Я был тяжко болен, – только что встал на ноги; во время болезни, – я это хорошо помню, – отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек.
– Ты откуда пришла? – спросил я ее.
– С верху, из Нижнего, да не пришла, а приехала! По воде-то не ходят, шиш!
Это было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые крашеные персияне, а в подвале старый желтый калмык продавал овчины. По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадешь, скатиться кувырком, – это я знал хорошо. И при чем тут вода? Всё неверно и забавно спутано.
– Оттого, что шумишь, – сказала она, тоже смеясь.
Она говорила ласково, весело, складно. Я с первого же дня подружился с нею, и теперь мне хочется, чтобы она скорее ушла со мною из этой комнаты.
Меня подавляет мать; ее слезы и вой зажгли во мне новое, тревожное чувство. Я впервые вижу ее такою, – она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как лошадь; у нее жесткое тело и страшно сильные руки. А сейчас она вся как-то неприятно вспухла и растрепана, всё на ней разорвалось; волосы, лежавшие на голове аккуратно, большою светлой шапкой, рассыпались по голому плечу, упали на лицо, а половина их, заплетенная в косу, болтается, задевая уснувшее отцово лицо. Я уже давно стою в комнате, но она ни разу не взглянула на меня, – причесывает отца и всё рычит, захлебываясь слезами.
В дверь заглядывают черные мужики и солдат-будочник. Он сердито кричит:
Окно занавешено темной шалью; она вздувается, как парус. Однажды отец катал меня на лодке с парусом. Вдруг ударил гром. Отец засмеялся, крепко сжал меня коленями и крикнул:
– Ничего, не бойся, Лук!
Вдруг мать тяжело взметнулась с пола, тотчас снова осела, опрокинулась на спину, разметав волосы по полу; ее слепое, белое лицо посинело, и, оскалив зубы, как отец, она сказала страшным голосом:
– Дверь затворите… Алексея – вон!
Оттолкнув меня, бабушка бросилась к двери, закричала:
– Родимые, не бойтесь, не троньте, уйдите Христа ради! Это – не холера, роды пришли, помилуйте, батюшки!
Я спрятался в темный угол за сундук и оттуда смотрел, как мать извивается по полу, охая и скрипя зубами, а бабушка, ползая вокруг, говорит ласково и радостно:
– Во имя отца и сына! Потерпи, Варюша! Пресвятая мати божия, заступница…
Мне страшно; они возятся на полу около отца, задевают его, стонут и кричат, а он неподвижен и точно смеется. Это длилось долго – возня на полу; не однажды мать вставала на ноги и снова падала; бабушка выкатывалась из комнаты, как большой черный мягкий шар; потом вдруг во тьме закричал ребенок.
– Слава тебе, господи! – сказала бабушка. – Мальчик!
Я, должно быть, заснул в углу, – ничего не помню больше.
Второй оттиск в памяти моей – дождливый день, пустынный угол кладбища; я стою на скользком бугре липкой земли и смотрю в яму, куда опустили гроб отца; на дне ямы много воды и есть лягушки, – две уже взобрались на желтую крышку гроба.
У могилы – я, бабушка, мокрый будочник и двое сердитых мужиков с лопатами. Всех осыпает теплый дождь, мелкий, как бисер.
– Зарывай, – сказал будочник, отходя прочь.
Бабушка заплакала, спрятав лицо в конец головного платка. Мужики, согнувшись, торопливо начали сбрасывать землю в могилу, захлюпала вода; спрыгнув с гроба, лягушки стали бросаться на стенки ямы, комья земли сшибали их на дно.
– Отойди, Леня, – сказала бабушка, взяв меня за плечо; я выскользнул из-под ее руки, не хотелось уходить.
– Экой ты, господи, – пожаловалась бабушка, не то на меня, не то на бога, и долго стояла молча, опустив голову; уже могила сровнялась с землей, а она всё еще стоит.
Мужики гулко шлепали лопатами по земле; налетел ветер и прогнал, унес дождь. Бабушка взяла меня за руку и повела к далекой церкви, среди множества темных крестов.
– Ты что не поплачешь? – спросила она, когда вышла за ограду. – Поплакал бы!
– Не хочется, – сказал я.
– Ну, не хочется, так и не надо, – тихонько выговорила она.
Всё это было удивительно: я плакал редко и только от обиды, не от боли; отец всегда смеялся над моими слезами, а мать кричала:
Потом мы ехали по широкой, очень грязной улице на дрожках, среди темно-красных домов; я спросил бабушку:
– А лягушки не вылезут?
– Нет, уж не вылезут, – ответила она. – Бог с ними!
Ни отец, ни мать не произносили так часто и родственно имя божие.
Через несколько дней я, бабушка и мать ехали на пароходе, в маленькой каюте; новорожденный брат мой Максим умер и лежал на столе в углу, завернутый в белое, спеленатый красною тесьмой.
Примостившись на узлах и сундуках, я смотрю в окно, выпуклое и круглое, точно глаз коня; за мокрым стеклом бесконечно льется мутная, пенная вода. Порою она, вскидываясь, лижет стекло. Я невольно прыгаю на пол.
– Не бойся, – говорит бабушка и, легко приподняв меня мягкими руками, снова ставит на узлы.
Над водою – серый, мокрый туман; далеко где-то является темная земля и снова исчезает в тумане и воде. Всё вокруг трясется. Только мать, закинув руки за голову, стоит, прислонясь к стене, твердо и неподвижно. Лицо у нее темное, железное и слепое, глаза крепко закрыты, она всё время молчит, и вся какая-то другая, новая, даже платье на ней незнакомо мне.
Бабушка не однажды говорила ей тихо:
– Варя, ты бы поела чего, маленько, а?
Она молчит и неподвижна.
Бабушка говорит со мною шепотом, а с матерью – громче, но как-то осторожно, робко и очень мало. Мне кажется, что она боится матери. Это понятно мне и очень сближает с бабушкой.
– Саратов, – неожиданно громко и сердито сказала мать. – Где же матрос?
Вот и слова у нее странные, чужие: Саратов, матрос.
Вошел широкий седой человек, одетый в синее, принес маленький ящик. Бабушка взяла его и стала укладывать тело брата, уложила и понесла к двери на вытянутых руках, но, – толстая, – она могла пройти в узенькую дверь каюты только боком и смешно замялась перед нею.
– Эх, мамаша, – крикнула мать, отняла у нее гроб, и обе они исчезли, а я остался в каюте, разглядывая синего мужика.
– Что, отошел братишка-то? – сказал он, наклонясь ко мне.
– Город. Гляди в окно, вот он!
За окном двигалась земля; темная, обрывистая, она курилась туманом, напоминая большой кусок хлеба, только что отрезанный от каравая.
Как провожают пароходы
Жизнь стремительно ускоряет свое течение. Особенно это заметно в вопросах коммуникации и транспорта как одной из составляющих частей коммуникации. Реактивные самолеты, в том числе сверхзвуковые, поезда, мчащиеся на огромной скорости, мощные автомобили, развивающие бешеные скорости, особенно на автобанах Германии. На этом фоне суда на воздушной подушке или на подводных крыльях значительно уступают в скорости, хотя намного превзошли суда даже середины прошлого века. А уж о парусниках XIX века или пассажирских пароходов начала ХХ века и говорить не приходится.
Выше скорость – больше оборачиваемость транспортных средств. Поезда, отходящие от перрона с интервалом в несколько минут, уже никого не удивляют. Десятки вылетающих за сутки рейсов из многих аэродромов тоже являются обыденностью. И все куда-то спешат, торопятся. А вот зачем, не все и могут ответить на этом вопрос. Особенно мы, представители старшего поколения, зачастую не можем вспомнить, куда мы так спешили в прежние свои годы.
Недавно смотрел на Ютубе концерт знаменитого советского исполнителя эстрадных песен Эдуарда Хиля. У него много хороших песен, но многие из них пели и другие певцы. Те же песни «Голубая тайга», «Сережка ольховая» и другие. Но одна услышанная мной песня в исполнении Хиля вызвала у меня ностальгические воспоминания. Эта песня, которая начинается словами: «Как провожают пароходы. Совсем не так, как поезда. Морские медленные воды не то, что рельсы в два ряда». Для меня пароходы, и вообще все суда, на которых перемещались пассажиры из точки А в точку Б – это часть моей жизни, и не самая плохая. Вот об этом я и постараюсь написать.
Я родился на севере Хабаровского края, на одном из притоков великой реки Амуре. Это самый нижний крупный приток Амура река Амгунь. Её открытие принадлежит первой экспедиции в эти края будущего адмирала Геннадия Невельского, который открыл не только то, что Сахалин остров, но и вошел в Амурский лиман, и со своими товарищами поднялся вверх по течению, и дошел до нынешнего села Удинска на Амгуни. Вот по этому маршруту, только в обратном направлении, состоялось мое первое путешествие на настоящем пароходе. Это был построенный еще до революции однопалубный грузо-пассажирский колесный пароход под названием «Комиссар». Какое он носил название до революции, вряд ли кто-нибудь скажет. Но даже этому, не очень большому пароходу, на извилистой реке Амгуни с многочисленными перекатами было тесновато, особенно в засушливое лето. И тогда пароход не мог дойти до конечной точки своего маршрута, села имени Полины Осипенко в верховьях Амгуни. Раньше это село носило название Керби, но после беспосадочного полета самолета «Родина» в составе женского экипажа он стал носить имя одной из членов экипажа, которых долго искали с участием добровольцев из района, который тоже переименовали.
Но когда я вместе с родителями впервые вступил на палубу этого парохода, воды в Амгуни было достаточно, и мы благополучно доплыли до деревни Малышевское, недалеко от села Полины Осипенко. Там жили мои бабушка и дедушка, который был председателем тамошнего колхоза. Причем я еще не знал, что существуют какие-то дебаркадеры, к которым должны приставить пароходы. На Амгуни их просто не было. Пароход вставал на якорь напротив населенного пункта, с него спускали шлюпку, на которой и доставлялись пассажиры на пароход с берега, и на берег высаживались приехавшие на пароходе пассажиры со своими вещами. Вот так на руках у отца я и оказался на пароходе, а потом сошел на берег.
На этом пароходе в то первый свой рейс я ничего не запомнил, уж больно мал был. Но по мере взросления я становился все более знающим, и не только тех людей, что ехали с нами, но и устройство парохода. Меня водил по пароходу мой папа и рассказывал, что я видел. И как работают паровые двигатели в трюме, куда можно было заглянуть, как выбирают якорь специальным устройством, наматывая якорную цепь на барабан, а излишки цепи убегают в трюм. Как опускают и поднимают шлюшки, как гребут матросы длинным веслами, осторожно опуская их в воду, чтобы не обрызгать пассажиров, сидевших в шлюпке. Все знал мой папа. И что скамейка в шлюпке называется паёлой, что есть уключина, которой крепится весло к борту шлюпки. И почему дым из высокой трубы черный, и где стоит капитан, называется мостик, а в ходовой рубке есть большой штурвал, который вертит в стороны рулевой по команде капитана. Так я проходил первые университеты в своей жизни. Поэтому когда после первого класса меня взяли с собой родители в поездку до Кавказа через Москву, я уже немало знал. И что мы поплывем на том же «Комиссаре» до города Николаевска, а потом уже на другом пароходе до Хабаровска, потом на поезде до Москвы, и снова на поезде на Кавказ. И совершить такое путешествие мне было интересно.
И вот снова на шлюпке нас доставили до парохода, стоящего на якоре возле села Оглонги, стоящего на протоке Сомнинской, одного из рукавов Амгуни. Уже не на руках, а самостоятельно, с помощью одного из матросов, подавшего мне руку, я поднялся на палубу. Причем я уже знал, что нос парохода направлен против течения, и чтобы плыть вниз по течению, пароход должен был повернуться на 180 градусов. Интересно было наблюдать, как колеса парохода, которые можно было видеть, крутятся в разные стороны. Одно колесо вперед, а второй колесо – назад, или как сказал папа, работают враздрай. Так же можно было и грести на лодки, чтобы она развернулась буквально на одном месте. Вот и пароходу на узкой Сомнинской протоке пришлось разворачиваться на месте.
И потом прошло еще почти двое суток, пока пароход не вошел в акваторию затона, где находился причал, к которому причалил пароход. За это время я уже увидел, как грязно-коричневая вода Сомнинской протоки влилась в более светлую воду Амгуни, а потом уже вода Амгуни вливалась в еще более светлую воду Амура. Эта картина мне запомнилась на всю жизнь. Потом увидел и первый дебаркадер, когда «Комиссар», развернувшись против течения, причалил в районному центру Тахте. Дебаркадер оказался деревянным сооружением, напоминающим деревянным барак, поставленный на огромный понтон. В центре дома была башня, напоминающая рубку парохода. Дебаркадер стоял на якорях и был крепко связан еще и дополнительными тросами с берегом. Такое сооружение нужно было потому, что вода в Амуре не бывает одного уровня, и такое плавучее сооружение у берега позволяет без труда высаживать пассажиров с пароходов и катеров на берег, куда тянулись трапы с дебаркадера.
А вот у Николаевска-га-Амуре не было дебаркадера. Там был сооружен деревянный пирс, у которого были предусмотрены специальные спуски. И когда вода в Амуре была небольшой, этот пирс становился выше, и я был свидетелем, как трап с пирса поставили прямо на вторую палубу парохода, а не на первую, как обычно. Но это случилось не в этот раз. А сейчас нас встречала почти вся николаевская родня, которая знала о нашем приезде. Для них это была первая возможность увидеть жену и сына любимого Котьки, которого все любили и уважали. Меня затискали, зацеловали незнакомые мне тети и дяди. Тогда, в 1955 году, это была первая поездка всей нашей семьи в свет, на Большую землю, первый приезд в столицу Нижне-Амурской области. Правда, на следующий год Николаевск потеряет статус областной столицы. Я тогда не зал, насколько дружны члены большой семьи Щербаковых, которые жили в этом городе. Для каждый приезд родственников – редкое и запоминающееся событие. Так что мои родители постоянно ходили в гости, пока я на «полуторке» мужа старшей сестры моего отца ездил по городу.
Потом вся родня снова собралась на причале, когда мы уезжали уже на двухпалубном пассажирском пароходе в Хабаровск. Все пришли заранее, все поднялись на пароход, посмотрели каюту, где нам предстояло пять или шесть дней плыть до Хабаровска. Потом нас все расцеловали, пожелали хорошей дороги, и сошли на причал. А мы, как и все пассажиры парохода, столпились у поручней, и переговаривались, как будто забыли сказать что-то очень важное. И такие проводы продолжались еще долгие годы, пока наша семья не стала летать самолетами из родных Херпучей до Хабаровска самолетом Ан-2 без пересадок. Но это произошло не так скоро.
В те годы пароходы ходили по маршруту от города Благовещенска до Николаевска. Это примерно в два раза увеличивало плечо маршрута в один конец. Пароходов было несколько, и они прибывали в Николаевск через два дня на третий. Билетов не хватало, и иногда нам приходилось ждать своего парохода несколько дней, а то и неделю-полторы. Пассажиры на короткие расстояния обычно покупали билеты в 3-й или даже 4-й класс, т.е. на нижней палубе или в трюме. Каюты в 3-й класс были четырехместные, они были на нижней палубе рядом с работающими механизмами судна. Такими же тесными были и каюты 4-го класса в трюме, располагающиеся в носу судна. В них было довольно шумно и от двигателей, и от волн из иллюминаторов.
А вот каюты первого класса были на второй палубе в носу, рядом с салоном, где можно было провести время, играя в шахматы, шашки, карты и домино. В салоне было и пианино, и я не раз слышал, как кто-то из пассажиров играл на нем. В каютах обе полки были внизу, мне кажется, они была шире, чем купе в поездах. Кроме этого, был небольшое пространство из двери до полок, где был шкаф для вещей, и, если мне не изменяет память, еще и раковина, где можно было умыться и почитать зубы. А вот каюты второго класса были по бортам парохода на второй палубе, были уже, имели две полки одна над другой. В конце этого весьма длинного коридора был ресторан, где многие желающие могли покушать. По вечерам в ресторане играл небольшой музыкальный ансамбль, иногда пел и солист. Многие пассажиры, не попавшие в ресторан, могли танцевать под навесом палубы рядом с рестораном, откуда из открытых окон неслась музыка. Недаром есть песня Вячеслава Добрынина «На пароходе музыка играет», в вечерних сумерках музыка разносилась очень далеко, и даже на широком Амуре можно было услышать музыку из проходившего парохода.
Наша семья обычно покупала билеты во второй класс. Они были чуть подешевле, а для учителей, даже живущих в северном поселке, это было немаловажно. Единственный раз, когда я ехал первым классом, был в 1977 году, когда я хотел показать своей жене Людмиле свою малую родину, и до Николаевска мы плыли на теплоходе вместе с маленькой дочерью. Была очень хорошая погода в августе, и мы все время проводили на верхней палубе, наблюдая проплывающие мимо ландшафты, населённые пункты, встречные пароходы и катера. Н, а обедали, как это обычно делала и наша семья, когда я был еще школьником, в ресторане.
Теперь хочу немного рассказать о соперничестве старых пароходов типа «Калинин», «Орджоникидзе», «Фрунзе» и пришедших им на смену теплоходов типа «Ерофей Хабаров», «Василий Поярков», «Георгий Седов». Одно время они курсировали вместе по маршруту Хабаровск-Николаевск и обратно. К тому времени Амур в верхнем течении обмелел, и суда до Благовещенска перестали ходить. Новые теплоходы плавали по скоростному маршруту, и доплывали из Хабаровска до Николаевска примерно на сутки раньше, чем старые пароходы. А вот вверх по течению разница составляла примерно полтора суток.
Однажды я был свидетелем поединка между этими двумя типами судов Амурского речного пароходства. Максимальная скорость парохода и теплохода были примерно одинаковыми, но пароходы проигрывали из-за того, что дольше бункеровались с баржи углем, чем теплоходы с танкера жидким топливом. И кроме этого, пароходы имели намного больше остановок у небольших населенных пунктов, что не делали на скоростной линии теплоходы.
Но продолжу рассказ о проводах уже теплоходов, потому что именно на них плавала наша семь, ведь мы плавали от начальной и до конечной точки маршрута. Нам уже не требовалось много дней, чтобы дождаться в Николаевске теплохода до Хабаровска, они ходили практически ежедневно. Вернее, один день отправлялся пароход, на следующий день – теплоход. Но к Хабаровску теплоход даже обгонял пароход. Снова вся родня собиралась на причале, иногда с нами за компанию ездили еще какие-нибудь родственники, отправляясь в отпуск в западные районы Советского Союза.
Потом часть родни из Николаевска перебралась в Хабаровск. Туда же перебрались родители моей мамы, Степан Васильевич и Ульяна Григорьевна Пастернак вместе с младшими детьми дочкой Аллой и сыном Володей. А вот еще два их сына Петр и Виктор оказались тоже какое-то время жили на берегах Амура. Старший Петр работал мотористом на катере и жил в селе Сусанино, а Виктор работал на заводе «Амурсталь» в городе Комсомольске. И с тем, и с другим мы встречались. Причем в один и тот же год. Но об этом я расскажу чуть ниже.
А пока продолжу, как провожали нашу семью уже из Хабаровска уже вниз по Амуру. Все родственники оповещались, что Костя с семьей уезжает, какого числа и каким пароходом. И как правило, много родственников уже из двух семей, Щербаковых и Пастернаков, провожали нас. На той фотографии, что я выставил, как раз и заснят такой эпизод, когда на палубе теплохода собрались представители двух фамилий родственников. Скорее всего, это год 1961, к сожалению, фотография не подписана. Там есть сестра моего отца Александра с мужем Иваном Ивановичем и старшей дочерью Галей,тетя Мотя, сестра двоюродного брата моего отца Виктора, Володя и Алла Пастернак, мои родители и младший брат, другие родственники из большой семьи Щербаковых, которые все родились на нижнем Амуре.
Узнать на этой фотографии, сделанной на второй палубе, пароход это или теплоход, я не могу. Они очень похожи, эти палубы. Одинаковые белые скамейки вдоль переборок кают, трап на верхнюю палубу. Но мне все же кажется, что так выглядел пароход. В нем в качестве движителя были огромные колеса по обоим бортам, которые работали от парового двигателя, и топливом были или уголь, или дрова. А вот на теплоходе установлены огромные дизели, которые крутят два винта в корме судна. Когда из динамиков попросят провожающих покинуть судно, все лишние люди перейдут на дебаркадер, к которому пришвартован корабль. Установленные в Хабаровске дебаркадеры намного больше, чем у других мест. На одном из них был популярный в свое время ресторан «Поплавок». Мне уже взрослым довелось в этом ресторане ужинать.
Но пока все смотрят в объектив фотоаппарата, и надеются, что через год мы все снова увидимся. Обычно это и бывало. Менялись люди, которые нас провожали, но без провожатых мы не оставались. Как обычно, будут раздаваться гудки и команды: «Убрать трап!», «Отдать швартовы!», «Руль право на борт», «Машина – малый ход». И под звуки марша «Прощание славянки» пароход или теплоход плавно отойдут от дебаркадера, хотя, когда смотришь с палубы судна на расширяющееся водное пространство между кораблем и причалом, кажется, что это дебаркадер отходит от нас, а не мы от него.
А теперь расскажу, как я увидел своих дядей Петра и Виктора. Это был 1959 год. Наша семья собиралась в отпуск. Время были трудное, снабжение на севере скудное, я рос, и не всегда на меня можно было купить брюки. И когда у отца появилась возможность купить отрез сукна на брюки, он это сделал. Папа мой был мастер на все руки, он умел и шить, в том числе брюки. Недаром жил целый год у старшей сестры, когда учился в педагогическом училище. Она всю жизнь проработала портнихой. Он и сшил пару брюк, для меня и для младшего брата моей мамы Володю,моему дяди, который был всего на год старше меня. Причем брюки сшил по фасону матросов, без ширинки, с откидной передней частью, и с одним карманом. И когда мы остановились в Николаевске-на-Амуре, нам с Володей купили тельняшки в магазине, где обслуживались курсанты местного мореходного училища. На пароходе мы добрались до села Сусанино, где в это время жил в семье брата Петра Володя. Они нас встретили на дебаркадере, потому что Володя вместе с нами должен был возвратиться в Хабаровск. Одев новые матросские брюки и тельняшки, мы с Вовкой выглядели как нахимовцы, и нас пускали во многие служебные помещения, чтобы показать устройство парохода. Даже в рулевую рубку и на мостик. Тогда мы узнали, что пароход идет по створам, чтобы не сесть на мель. Амур широкий и глубокий, но песчаное дно под влиянием течения реки иногда намывает отмели, но которые можно сеть корпусом. Поэтому в начале навигации специальные суда проходят весь маршрут, узнают и помечают все отмели, устанавливают створы, следуя которым, судно будет идти по фарватеру, т.е. самому глубокому месту, и не сядет на мель.
Но нас совместный путь оказался намного короче, чем мы предполагали, потому что нас с Вовкой вдвоем оставили в городе Комсомольске у другого маминого брата, Виктора. Тогда он работал мастером на заводе «Амурсталь» и играл в местной волейбольной команде «Металлург». Виктор Степанович впоследствии стал главным инженером на заводе в Хабаровске, потом много лет был на партийной и советской работе, став во времена Горбачева заведующим отделом ЦК КПСС, которому по партийной линии подчинялись союзные министры. Вот такая карьера у сына колхозника, репрессированного в 30-е годы, и сосланного на север Хабаровского края.
А пока Виктор Степанович оставил нас у себя, сводил на завод, где мы были в мартеновском цеху, смотрели, как выпускают расплавленный металл из печи, пили подсоленную воду из фонтанчиков, которые установлены в этом очень жарком цеху. Пожалуй, это единственное, что я хорошо запомнил. Уже позже, когда я смотрел фильм «Весна на Заречной улице», я вспомнил, как посещал цех на «Амурстали». Далее до Хабаровска мы с Вовкой поехали на поезде.
Флотские брюки и тельняшки повлияли на нашу с Володей судьбу. Я три года прослужил на подводной лодке начальником медицинской службы, а Владимир Степанович после окончания Ленинградского кораблестроительного института стал военным представителем на судостроительных заводах и ушел на пенсию в звании капитана 1 ранга-инженера. Вот так ему понравилось устройство того парохода, с которым нас с ним познакомили.
Довелось мне провожать и большой океанский лайнер на Морвокзале во Владивостоке. На нем уплывал на далекую Камчатку мой друг и коллега Борис Шевцов, с которым мы вместе приехали в столицу Приморского края, чтобы получить распределение на корабли Тихоокеанского флота. Я получил распределение на подводную лодку, которая базировалась во Владивостоке, а Боре предстояло служить на Камчатке. Он дождался, когда в Петропавловск-Камчатский пойдет пассажирский теплоход, и я провожал своего друга, не зная, когда мы снова встретимся с ним. Но мы оба через три года демобилизовались, ушли в запас, и дальнейшая гражданская жизнь у нас протекала в Хабаровске.
Уже став главным рентгенологом края, я снова плавал на судах Амурского речного пароходства, когда ездил в командировки в районные центры Троицкое и Богородское. Но уже на скоростных типа «Метеор». Передвигался и на военных катерах на воздушной подушке «Скат» во время военной переподготовки. Однажды даже совершил небольшое международное путешествие по Амуру и его притоку реке Сунгари. Об этом у меня есть отдельный рассказ. http://www.proza.ru/2018/08/12/196. Но в основном уже передвигался на самолетах и очень редко на поездах. Чаще ездил на машинах, даже в город Комсомольск-на-Амуре.
Сейчас судоходный транспорт на Амуре постепенно приходит в упадок. А было время, когда дальние окраины России, в том числе Сибирь и Дальний Восток, осваивались вдоль рек, там ставились вначале военные посты, из которых вырастали поселки и города. Даже сейчас северные районы Хабаровского края лучше снабжать по водным артериям – рекам и Охотскому морю. Но нынешнему правительству России до Дальнего Востока дела нет. Только на бумагах что-то улучшается, а на самом деле все только приходит в упадок. В том числе и Амурское речное пароходство. Закончились свой трудовой путь трудяги-пароходы, ржавеют без дела красавцы-теплоходы, а один теплоход, трехпалубный «30 лет ГДР», продан Южной Корее, и во время шторма выброшен на берег. Многие мои земляки, которые связаны с пароходством, или плавали на теплоходах, сетуют по этому поводу, но изменений никаких не предвидится. А жаль. Раньше многие сотни жителей Хабаровского края за профсоюзные деньги совершали туристические поездки по Амуру, любуясь красотами великой русской реки. И тогда над просторами реки раздавалась мелодия «Марша славянки».
И еще об одном эпизоде вспомнилось во время исполнения Хилем песни «Как провожают пароходы». Там есть такие слова в припеве: «Вода, вода, кругом вода». И тогда я вспоминаю рассказ своей многолетней соседки в поселке, учительницы Агнии Иннокентьевны Кокориной. Прожив на севере более 30 лет, и работая в школе с первых дней после её открытия, она вместе с мужем, выйдя на пенсию, уехала в Хабаровск. Купленный ими небольшой домик на окраине Хабаровска имел один изъян – после сильного дождя в подвале накапливалась вода. Чтобы не было гниения, установили ручной водяной насос. Пока муж был здоров, это не волновало бабу Агу, как звали её мои дети. Но когда Иннокентий Семенович тяжело заболел и перестал двигаться, выкачивать воду из подвала пришлось пожилой женщине. Однажды, когда она из последних сил дергала туда-сюда ручку насоса, по радио Эдуард Хиль пел песню «Как провожают пароходы». И когда он спел припев со словами «Вода, вода, кругом вода», женщина от обиды заплакала. И с тех пор эта песня у неё ассоциировалась с ручным водяным насосом.
В заключение несколько слов о правоте автора слов песни «Как провожают пароходы» Константина Ваншенкина, поэта-фронтовика. Для тех, кто помнит это на своем примере, а таких все же было в наше время большинство, это очевидно. Суета с посадкой на стоящих очень мало на остановках поездов, через узкие двери вагонов. Поспешные поцелуи с провожающими на перроне вокзала и вперед, в душное чрево вагона, особенно летом. Гудок паровоза или тепловоза, толчок вагона и движение началось. Все быстрее и быстрее мелькают строения вокзала, и вот уже поезд, набрав скорость, стуча на стыках рельс, мчится куда-то, унося пассажиров от провожающих, в числе которых могут быть и любимые. Которым остается только увидеть хвост последнего вагона.
А вот заранее пришедшие на причал люди могут спокойно зайти на пароход, посидеть на палубе белоснежного лайнера, поговорить, дать последние советы или пожелания. Потом неторопливо проститься с провожающими, которые увидят, как судно начинается тихонько отчаливать, и еще долго можно будет видеть и провожающих, оставшихся на причале, и тех, кто машет рукой, стоя на борту парохода. Песня посвящена влюбленным людям, для которых это расставание болезненно, и, уверен, потом надолго останется в памяти. Хотя лично для меня такого расставания с любимой девушкой не было. А жаль, тоже бы запомнилось. Правда, написать об этом стихи мне не хватило бы таланта, а вот в прозе я смог это сделать.
